Гвин предложил с мрачным юмором: — Если тебе охота потренироваться в негуманоидной дипломатии, я могу открыть дверь.

Ларри пожал плечами и умолк. Кольрин произнес: — Наверху, в мастерской, есть стеклянное окно. Мы могли бы посмотреть на них оттуда.

Гвин отказался, пожав плечами, и остальные пограничники тоже. Но Кольрин, Ларри и Баррон поднялись по лестнице. Это было хоть каким-то занятием. На такой высоте окно не было зарешечено. Они не зажигали лампы, зная, что свет привлечет внимание негуманоидов. Прижавшись к стеклу и сложив ладони, они выглянули наружу.

Он думал, что снаружи мрак и шторм, но там была ясная лунная ночь, одна из тех редких на Дарковере ночей, когда дождь и туман не заслоняют лун. Воздух, казалось, был неполнен крутящейся пылью, а сквозь нее он увидел людей-йа.

Они были гигантского роста, по меньшей мере двух с половиной метров, и напоминали высоких тощих людей в перистых головных уборах, но лишь до тех пор, пока он не увидел их лица. У них были огромные головы и ужасные лица с клювом, словно у странных хищных птиц, и они двигались с неуклюжей поспешностью, словно раскачиваемые ветром ветки деревьев, мотавшихся вверх и вниз на краю поляны. Казалось их не меньше трех десятков, а может быть и больше. Через некоторое время, будто в едином порыве, люди отшатнулись от окна к вновь спустились по лестнице.

Баррон собирался последовать за ними, но остался. В нем снова росло это странное ощущение. Словно термостат в его мозгу повернулся и сказал ему, что пик Призрачного Ветра позади. Ничего не изменилось в хлопающем шуме ветра и в вое негуманоидов, но он знал.

Они уйдут задолго до рассвета. Ветер утихнет, и пойдет дождь. Только отчаявшиеся и безумцы путешествуют на Дарковере по ночам, но я, возможно, я — отчаявшийся и безумец одновременно!

Сильный грохот и крики снизу сказали ему, что атака негуманоидов завершилась разрушением надворной постройки. Он не спустился вниз, это было не его дело. Молча, двигаясь как автомат, он подошел к ящикам комода, где хранилась его одежда. Сбросив тонкое домашнее белье, он натянул кожаные бриджи, толстую шерстяную рубашку и плотную тунику. Скользнув в комнату Кольрина, он позаимствовал его плотный подбитый шерстью плащ. Ехать ему далеко, а плащ лучше жакета. Жаль, что ему придется воровать лошадь, но если он останется в живых, он вернет ее или деньги. А если нет — он напомнил себе горную пословицу — «Вечность все поймет и все простит».

Он напряг слух, ветер определенно стал тише. Через час люди-йа уйдут, исчезнет без следа беспрерывный импульс, пригнавший их сюда, они очнутся в ужасе и робко забьются в свои пещеры в глубине лесов. Бедные черти вероятно чувствуют почти то же, что и я!

Ветер слабел, и даже в бесконечном вое появились паузы, они наконец стихли совсем. Выглянув в окно, он увидел, что поляна пуста. Менее чем получасом позже он услышал, как люди поднимаются в большую комнату, где все спали.

Кто-то позвал:

— Баррон, у тебя все в порядке? — он замер, но затем заставил себя отозваться.

Через несколько минут на пожарную станцию пала тишина, нарушаемая только храпом вымотанных людей и потрескиванием ветвей на ветру. Посмотрев сквозь стекло, он увидел, что поднимается туман. Пройдет дождь и смоет следы Призрачного Ветра.

Все было спокойно, но тем не менее, он подождал еще час, чтобы исключить шанс, что кто-то из людей, чутко спящих после пережитого напряжения, проснется и услышит его. Затем, двигаясь с бесконечной осторожностью, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, он пробрался вниз. Из остатков на столе он набрал в котомку еды. Они оставили двери забаррикадированными, но не составляло большого труда открыть запоры.

Он оказался на улице, в диком холоде и тускнеющем свете горной ночи.

Ему пришлось найти клещи, чтобы открыть запоры, вогнанные в дверь конюшни и, чтобы использовать их, смущенный непривычной тяжестью в руке, он закрыл глаза и освободил внутренние рефлексы.