Спустя некоторое время Ларри ушел.

Он думал, что сделал глупость, потому что раньше он только подозревал что-то странное, а теперь будет знать наверняка, и если не он, то Вальдир. Вальдир из Коминов, и он сразу поймет, что произошло. Мне плевать, что они сделают с землянином, но я должен уходить. Мне следовало затаиться и ускользнуть в хаосе Призрачного Ветра. Но я не мог подвергнуть их такой опасности, а Лерриса перехватили бы в предгорьях. У меня долг перед ним. Меж нами нож.

Ни один гуманоид не решится в эту ночь выйти в горы.

Мне нужно затаиться и не привлекать внимания. А потом — а потом я должен уйти, задолго до того как приедет Вальдир!

8

Прошла, казалось, вечность в настороженном ожидании, странная раздвоенность сознания держала его в нервном напряжении, но никак не проявлялась внешне. Он держался в стороне от остальных, пока люди на станции поспешно приводили в порядок защитные сооружения, а ветер усиливался, завывая за станцией и пожарной вышкой. Тошнотворный запах усиливался с каждым мгновением и ему показалось, что он чувствует, как он проникает сквозь нос в самый мозг, пожирая его человечность и решимость.

Другие тоже не остались нетронутыми. Кольрин вдруг перестал закрывать тяжелые ставни и согнулся, обхватив голову руками, словно от страшной боли. Он низко, дико застонал. Гвин, бежавший сквозь комнату по какому-то делу, увидел, подошел к нему, опустился рядом, обнял его за плечи и говорил с ним тихим успокаивающим голосом, но Кольрин помотал головой, словно сбрасывая что-то. Затем он встал, встряхнул руками, выругался, поблагодарил Гвина и вернулся к своему делу.

Человек, не понимавший теперь является ли он Деном Барроном или кем-то другим, оставался на месте, борясь с самим собой. Но не избежал общей судьбы. По мере того как усиливался напор и запах Призрачного Ветра, странные образы закружились в его сознании — первобытные воспоминания, отягощенные страхом и ужасом — пугающе явственные. Однажды он очнулся от кошмара, в котором он склонился над распростертым человеком, разрывая ему глотку зубами. Он передернулся, вскочил на ноги и лихорадочно стал бегать по комнате.

Когда все было закрыто, они собрались на ужин, но никто не ел много. Все молчали, подавленные усиливающимся воем ветра, царапавшим уши и нервы, и калейдоскопом смутных нереальных образов в глазах и мыслях. Баррон не открывал глаз. Так было легче есть, без непривычного, отвлекающего света.

Но вот послышался отдаленный крик, высокий, резкий, всепоглощающий вой и визг, поднимавшийся выше и выше, за пределы слышимого, и продолжавшийся, казалось, даже после этого.

— Люди-йа, — сказал Гвин напряженно, и нож его со звоном упал на пол.

— Они не смогут проникнуть на станцию, — произнес Кольрин не слишком уверенно. После этого больше никто не пытался есть, и вскоре, оставив пищу и неубранную посуду, они перешли в главную забаррикадированную комнату станции. Вой и визг продолжались: сначала вдалеке, с перерывами, затем поблизости и беспрестанно. Закрыв глаза, мысленным взором Баррон увидел кольцо высоких перистых фигур, бесившихся, вопящих, мечущихся на вершине горы.

Кольрин попытался как-то заглушить вопли, затянув песню, но голос его сорвался на половине первого куплета.

Тянулась ночь. Во время самой глубокой тьмы раздались удары и звон, казалось, что-то тяжелое вновь и вновь кидается на запертые двери и отскакивает, воя от боли и безумной ненависти. Это продолжалось, пока человеческие нервы не натянулись до предела.

Ларри тихо произнес во тьме:

— Интересно, как они выглядят? Как дьявольски глупо, что единственный раз, когда они выходят из глубины лесов, они абсолютно безумны, мы не в силах связаться с ними.

Гвин предложил с мрачным юмором: — Если тебе охота потренироваться в негуманоидной дипломатии, я могу открыть дверь.