Овальное помещение венчал куполообразный потолок, поднимавшийся, судя по всему, до самого верха двухэтажного здания. Оно было огромным, размером с храм у меня на родине. От неяркого оранжевого освещения клонило в сон; воздух имел температуру человеческого тела. Повсюду были сумки с клонами – пронизанные жилками мешочки того же оранжевого цвета, что и освещение, подвешенные к потолку на тросах, с подходящими к ним питательными трубками. Внутри можно было с трудом различить сами клоны – зародышевые комки с поджатыми руками и ногами, но только уже совершенно взрослые. Точнее, взрослыми было большинство клонов. Под самым сводом я различил несколько маленьких мешочков, в которых выращивалось пополнение. Мешки были из органических тканей – более прочного аналога зародышевого мешка; им предстояло расти вместе с зародышем, чтобы превратиться в полутораметровые кули, находящиеся в нижней части склепа. Они висели причудливыми затаившимися зарослями, словно ожидая, когда налетевший ветерок приведет их в движение.

Найман кашлянул, и мы с Прескотт стряхнули оцепенение, охватившее нас на пороге хранилища.

– Вероятно, размещение клонов может показаться беспорядочным, но на самом деле оно рассчитано компьютером.

– Знаю. – Кивнув, я подошел к одному из нижних мешков. – Он получен из фрактали, верно?

– Что?.. Да.

Казалось, Наймам недоволен моими познаниями.

Я приблизился к одной из сумок вплотную, разглядывая клон. В нескольких сантиметрах от моего лица под полупрозрачной оболочкой дремала Мириам Банкрофт, погружённая в околоплодные воды. Она обхватила руками грудь, сжав кулачки под подбородком. Волосы были заплетены в толстую змею, свернувшуюся кольцами на макушке и прикрытую тонкой сеткой.

– Здесь вся семья, – пробормотала у меня за спиной Прескотт. – Муж, жена и шестьдесят один ребёнок, все до одного. У большинства по одному или два клона, но у Банкрофта и его жены их по шесть. Впечатляет?

– Да.

Я машинально протянул руку и прикоснулся к пленке, покрывающей лицо Мириам Банкрофт. Она оказалась тёплой и чуть подалась от нажатия. Вокруг трубок, по которым подводились питательные вещества и отводились отходы жизнедеятельности, поднимались маленькие бугорки; тут и там торчали пупырышки, оставленные иглами, через которые забирались образцы тканей или вводились внутривенные препараты. Плёнка разрывалась, пропуская инородное тело, а затем снова зарастала.

Отвернувшись от спящей женщины, я посмотрел на Наймана.

– Всё это очень хорошо, но вы вряд ли берёте один из клонов каждый раз, когда к вам заглядывает Банкрофт. У вас должны быть резервуары.

– Сюда, пожалуйста.

Найман предложил следовать за собой. Мы прошли в дальнюю часть помещения, где в стене была ещё одна герметическая дверь. Нижние сумки закачались от возмущения воздуха, вызванного движением, и мне пришлось несколько раз пригибаться, чтобы не задеть их. Пальцы Наймана исполнили короткую тарантеллу на клавиатуре перед дверью, и мы вступили в комнату с невысоким потолком. Яркое освещение операционной ослепляло после тусклого полумрака основного зала. Вдоль одной стены стояли восемь металлических цилиндров, напоминающих тот, в котором вчера проснулся я сам. Однако резервуар, ставший местом моего последнего перерождения, красили последний раз в незапамятные времена, и его поверхность от частого использования покрылась миллионом крошечных царапин. Эти устройства покрывал толстый слой сверкающей кремовой краски с желтыми ободками вокруг прозрачного иллюминатора и многочисленных технических выступов.

– Камеры полного поддержания жизни, – сказал Найман. – По сути дела, та же среда, что и в зародышевых мешках. Именно здесь происходит загрузка оболочек. Мы приносим свежие клоны и помещаем в резервуары, не вынимая из мешков.