– Подписаться за вас? – спросила секретарша. Ирэн, наклонившаяся в этот момент над горшком с гиацинтами, подняла голову.

– Да! Впрочем, нет. Отложите в сторону, я потом подпишу, – сказала она.

Такого рода вежливость, после всего, ни к чему не обязывала.

Ванда прислала ей два билета на концерт Жана, который должен был состояться через неделю, с коротенькой запиской, в которой просила Ирэн прийти к ней обедать перед концертом, прибавив с целым рядом восклицательных знаков следующую фразу: «Чтобы хорошенько подкрепиться перед предстоящим испытанием при встрече с вашим талантливым обожателем».

ГЛАВА XIX

До самого концерта Эбенштейн не давал Жану покоя. Он со всеми его знакомил, устраивал обеды и завтраки с его участием и вообще всячески выводил его в свет. Газеты заговорили о нем, репортеры стали помещать заметки.

Жан много смеялся, болтал и пил. К концу недели он заметно похудел. Он очень мало ел и жил все время за счет своих нервов. «Ирэн! Ирэн! Ирэн!» Это была его единственная отчетливая мысль. Даже его концерт утратил для него всякий интерес. Ее письмо на машинке, написанное секретаршей, взбесило его до последней крайности, но все же он не расставался с ним.

– Я молю Бога только об одном, чтобы вы не заболели, – сказал ему Эбенштейн в день концерта. – Вы выглядите дьявольски скверно.

Он заставил Жана пойти вместе с ним в аптеку и выпить какое-то лекарство, а затем затащил его в свою великолепную квартиру, где Жан оставался до отъезда на концерт. Проезжая по залитым светом улицам в Берзендорферзаль, где должен был происходить концерт, Жан вдруг схватил антрепренера за руки.

– Слушайте, Эбенштейн! – сказал он торопливо. – Окажите мне услугу. Узнайте и скажите мне, где сидит мадам де Кланс и ее компания. Графиня фон Клеве, я думаю, будет с нею.

Он пристально посмотрел на Эбенштейна, не выскажет ли тот удивления, – но антрепренер, весь занятый приведением в порядок своего галстука, только ответил тоном раздраженного ребенка: «Хорошо».

Жан совсем не нервничал. Он стоял в артистической, держа в руках скрипку и облокотившись на стол. Фальве, которая должна была петь первой, подошла и заговорила с ним. Это была красивая женщина с волосами цвета чистого золота и чудесными зубами. Несмотря на всю грузность, она была одета в пунцовое шелковое платье. Жан молча слушал ее любезные фразы. Она была немка, но из любезности говорила с ним по-французски, раздражая его своим акцентом.

Вошел Скарлоссу, заложив руки в карманы. На его лице было написано невозмутимое спокойствие. Жан подошел к двери и стал ждать Эбенштейна. Наконец, тот пришел, отчаянно гримасничая и ругаясь. Жан схватил его за рукав.

– Где они?

– Кто? Да, фон Клеве и ее знакомые? Не имею представления.

Он прошел через комнату, что-то сказал капельдинеру и исчез. Жан, с побелевшими губами, слушал гром аплодисментов, которыми встретили появление Фальве на эстраде. Он должен был выступить вслед за ней. Он сел на стул и положил голову на руки. Поток странных воспоминаний пронесся в его воображении: его сестра Анжель, он сам, занятый печеньем краденого картофеля, танцевальный салон с Анной, длинный коридор замка и удаляющиеся огни автомобиля.

– Ну, пора! – сказал Эбенштейн, стремительно влетая к нему.

Ослепленный светом, Жан взял скрипку и, слегка подталкиваемый, вышел на эстраду. Целое море бледных лиц смотрело на него. Он слышал, как бьется его сердце. Лица колыхались и плыли перед ним.

Скарлоссу взял одну, затем другую ноту на рояле.