Повернувшись к Айзеку, он сказал:

— Я тебе очень благодарен…

— Не стоит благодарности.

— …но испытываю смущение. Я был знаком с Айзеком Двали в экваторианской пустыне. Ты на него очень похож, учитывая все случившееся. Знаю, тебя воссоздали из тела Айзека. Но ты в значительной степени — чистокровный уроженец Вокса. И честно говоря, твой голос не очень похож на голос прежнего Айзека.

— Я не прежний Айзек. У меня еще нет имени.

Турк смотрел на него внимательно, как смотрели друг на друга все подключенные к Сети, считывая невидимые знаки.

— То есть я хочу сказать, что не понимаю, зачем ты здесь. Я не знаю, чего ты хочешь.

Айзек перестал улыбаться, в его глазах появился холодный блеск, заметный даже мне.

— Не важно, чего я хочу. Это никогда не имело значения. Я не просил делать мне инъекцию биотехнологии гипотетиков, когда я еще находился в материнской утробе. Не просил пропускать меня через Арку Времени, не просил оживлять, когда я честь по чести умер. Мои желания всегда были неуместны. Неуместны они и сейчас. Моя нервная система объединена с процессорами Сети. Я прикован к Воксу и не могу без него существовать, но Вокс скоро поглотит нечто… нечто непостижимое.

Было заметно, что он старается держать себя в руках.

— Гипотетикам наплевать на такую безделицу, как человеческая жизнь. Им интересен «Корифей». Когда их машины доберутся до Вокса, они поглотят «Корифея» и разрушат Вокс-Кор. Не выживет никто из людей.

— Откуда вы знаете? — спросила я.

— Говорить с гипотетиками я не могу — я не тот, кем меня считает Оскар, — но я слышу, как что-то тикает в темноте. Я улавливаю не мысли гипотетиков, а их намерения. — Его лицо расслабилось, он зажмурился, вероятно, прислушался. Потом покачал головой и посмотрел на Турка. — Ты навешал меня, пока я испытывал мучения. Не потому, что считал меня богом, не потому, что собирался меня использовать, как эти доктора, налетевшие на меня, как стервятники на падаль.

— Ничего особенного, — скромно возразил Турк.

— Если вы можете спастись, то я хочу вам помочь. Это тоже «ничего особенного».

— А вы сами? — спросила я.

Он опять улыбнулся, только с горечью.

— Мне не сбежать. Попробую спрятаться. Сейчас я пытаюсь создать себе защищенное пространство внутри Сети. Не для тела, а для своей «самости». Попытка не пытка. Но гипотетики очень сильны. А «Корифей»… «Корифей» безумен.

«Корифей» безумен.

В свою бытность Трэей я мало думала о «Корифее», как и все остальные. «Корифей» был абстракцией, собирательным понятием, обозначавшим процессоры, бесшумно и невидимо связывавшие Сеть и «узлы». Наши учителя показывали нам такую диаграмму:

Больше этого мы знать не хотели, да у нас и не было в этом необходимости. Система была устойчивой, сама себя охраняла, сама обеспечивала свою будущность, и в таком виде безупречно функционировала уже пять столетий. Что могло означать заявление о безумии «Корифея»?

Все дело было в вокских пророчествах. Наши основатели записали их в «Корифее» как бесспорные аксиомы — вечные истины, категорически не подлежащие оспариванию и пересмотру. Это было не важно, пока пришествие гипотетиков оставалось далекой целью, к которой мы продвигались маленькими шажками. Но теперь вопрос оказался поставлен ребром. Пророчество столкнулось с реальностью, и очевидный вывод — что пророчества могут оказаться ошибочными, — был вариантом, рассматривать который «Корифею» было запрещено раз и навсегда.