— Ну, вот видите! — вскрикнул д’Артаньян, радостно хлопая в ладоши. — Я не ошибся… Это чудесно.

— Почему же, сударь?

— Разве не счастье провести вечер в обществе писателя, и, может быть, знаменитого?

— Ну, положим, знаменитый — не совсем подходящее слово, — возразил незнакомец, покраснев.

— Скромен! О, как он скромен! — произнес в умилении д’Артаньян. — Скажите же мне названия ваших произведений, если не хотите сказать ваше имя.

— Меня зовут Жюпене, сударь, — сказал незнакомец.

— Прекрасное имя, — похвалил д’Артаньян, — мне кажется, что я слыхал его.

— Я пишу стихи, — произнес поэт.

— Значит, я читал их.

— Я написал трагедию.

— Значит, я ее видел.

Поэт опять покраснел:

— О нет, ведь мои стихи не были напечатаны.

— Так, значит, я помню ваше имя по трагедии.

— Вы также ошибаетесь, потому что актеры бургундского театра не захотели ее играть, — сказал поэт с гордой улыбкой, тайна которой известна только непризнанным талантам.

Д’Артаньян закусил губу.

— Итак, вы видите, сударь, — продолжал поэт, — что вы ошибаетесь на мой счет: вы не знаете меня и не могли ничего обо мне слышать.

— Вот что меня сбивает с толку: имя Жюпене звучит красиво и кажется мне достойным широкой известности, как имена Корнеля, Ротру или Гарнье. Я все-таки надеюсь, сударь, что за десертом вы познакомите меня с вашей трагедией. Это будет для меня лучшее пирожное, черт возьми!.. Простите, сударь, у меня вырвалось бранное слово, которое часто повторяет мой господин. Иногда и я позволяю себе вставить это словцо, конечно, в его отсутствие. Правда, сударь, сидр этот очень плох? Вы согласны? И кувшин какой-то кривобокий, еле стоит на столе. Надо бы подложить под него что-нибудь.

— Погодите.

Поэт пошарил в кармане и достал продолговатый четырехугольный кусочек металла толщиной в строку, длиной дюйма в полтора. Но едва он вытащил его, как поспешил сунуть обратно, видимо, смущенный своей неосторожностью. Д’Артаньян заметил это: от него ничего не ускользало.

Он протянул руку к куску металла:

— Простите, вот интересная штука; можно посмотреть?

— Конечно, — ответил поэт, — но сколько вы ни будете рассматривать, вы все равно не поймете, для чего он предназначен, пока я не скажу.

Д’Артаньян заметил некоторое колебание в тоне поэта и поспешность, с какой он хотел спрятать обратно в карман кусок металла.

Он, по обыкновению, насторожился. Впрочем, несмотря на уверения Жюпене, он сразу же понял, что это такое.

— Вы догадываетесь, что это? — продолжал поэт.

— Нет, — ответил д’Артаньян, — право, не знаю.

— Так знайте, сударь, — сказал Жюпене, — этот кусок металла — буква типографского шрифта.

— Да что вы!

— Прописная буква…

— Скажите пожалуйста! — вскричал д’Артаньян, широко раскрыв глаза.

— Да, сударь, это Ж, начальная буква моего имени.

— Знаете, мне хочется сказать вам…

— Что?

— Нет, не стоит… Я хотел сказать глупость.

— Но почему же? — ответил Жюпене покровительственным тоном.

— Видите ли, я никак не могу понять, как из таких букв можно составить слово.

— Это вас интересует?

— Ужасно.