|
Однако вы понимаете, чего я боюсь? Я боюсь прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился. Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми другими. А ваше пренебрежение — смерть для меня; с меня довольно немилости ее высочества. Вот поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение. Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение нельзя назвать поведением доброго друга?
Принц взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц сказал: — Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингэма. — Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как! Неужели вы ее подозреваете? — Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю… — Бекингэм был просто сумасшедший. — Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза. — Нет, нет, — с живостью перебил шевалье, — не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать. И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи. — Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения. — Еще бы, я думаю! — продолжал шевалье тем же тоном. — Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага. — Что такое? — грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой. — Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите? — Словом, — сказал, несколько успокоившись, принц, — эта страсть Бекингэма была замечена? — Разумеется! — Ну хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят? — Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью. — Ну хорошо, хорошо! — Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными. — Что же надо делать, по-твоему? — Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут. — Посмотрим, посмотрим. — О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня — не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем. Принц покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло. Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя. — Это моя вина, — сказал принц. — Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются. — Пообедаем одни, — сказал шевалье со вздохом. — Жаль Гиша. — О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый! — Ваше высочество, — вдруг заговорил шевалье, — мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его. |
