Он и не мог ни от чего отказываться, понимая, что времени уже не осталось. А сколько еще было планов, сколько еще хотелось сделать!.. Да и работы ему предлагали такие, от которых отказываться — грех! Виктор Авилов слишком хорошо это понимал: например, маленький финальный монолог в спектакле «Куклы» стоил любых сил, потому что это была возможность сказать о самом больном и важном — о своем поколении и о себе, о том, что значил в их жизни этот театр, созданный не одним только Валерием Беляковичем, но всеми вместе, коллективной энергией, коллективным стремлением (пусть и не изначальным)… А кто лучше, чем он, мог сделать видеоверсию «Мольера» — без преувеличений, великого спектакля, в котором он сыграл свою великую роль? А кто мог снять «Последнюю женщину сеньора Хуана» так, как он, прочувствовавший и переживший во времени коллизии этой пьесы, немудреной, по сути, но в восприятии артиста Авилова поднявшейся с десятилетиями до уровня больших обобщений? Кто, если не я? — эти слова были девизом нашего поколения, может быть, последнего на Земле поколения неистребимых романтиков…

По свидетельству тех, кто наблюдал его близко в последние месяцы, Виктор держался не просто мужественно, а внутренне спокойно, словно готовился к тому самому переходу в иную реальность, о котором думал с детства, — сначала со страхом и слезами, потом на какое-то время переставал думать вообще, а потом начал относиться к этой неизбежности вполне философски, надеясь, что и там найдет себе дело по душе…

Виктор Авилов ни с кем не говорил о своей болезни, в театре ничего толком и не знали. В мае Валерий Белякович приступил к репетициям спектакля «Куклы» по пьесе испанского драматурга Хасинто Грау. Авилов был распределен на роль Пигмалиона. Фактически вся эта роль состоит из одного финального монолога, но в пьесе он чрезвычайно важен. И вот на репетиции Авилов читает этот монолог. «Это было просто ошеломляюще, мы все замерли, — рассказывает Валерий Белякович. — Он прочитал его, и сразу стало ясно, что делать ему нечего, роль абсолютно готова. Он достиг уже такого уровня, когда текст прилипал к нему, словно кожа. Я просто задохнулся, когда Витя читал монолог! Отпустил его в Израиль, чтобы учил там текст, сказав, что ему нечего делать на репетициях, а вместо него пока порепетирует Женя Бакалов…

Когда мы закончили „Кукол“, я по его просьбе поехал в Полтаву делать для Авилова „Дракулу“. Он очень загорелся этим материалом, к тому же ему немного надоело играть Воланда, он познакомил меня с украинским продюсером, и я отправился ставить „Дракулу“. Вити еще не было, поэтому репетировал у меня Ивар Калныньш, замечательный артист, но вот ситуация: я репетирую в Москве для него и без него, я репетирую в Полтаве для него и без него. Репетировали два других человека, а Витька умирал…»

Лариса Авилова вспоминает: «Такой степени рака, как у Вити, просто в природе не существует. Когда сделали томограмму, нам сказали, что живыми, непораженными у него оставалась лишь половина органов. В желудке — опухоль размером с мой кулак, метастазы — в легком, в позвоночнике, в тазовой кости. Как оказалось, Витя болел уже очень долго — лет девять… По врачам не ходил. Всегда повторял: „Опять язва схватила“. Думал, что эту язву сам в себе вылечит…»

Гастроли по Израилю были трудными. О них вспоминала Ольга Кабо: «Мы играли, играли, играли… Каждый день. И вот долгожданный выходной. Труппу пригласили на экскурсию в Иерусалим: храм Гроба Господня, Стена Плача… Все собирались, все замечательно себя чувствовали, а… утром намеченного дня Виктору стало плохо. Очень плохо!

Он уже и играл через преодоление… Мы все его пытались поддержать.