Скорее всего, именно в этот период он и осознал, что комикование — слишком легко, а значит, и не столь интересно для него. Куда привлекательнее показались черты трагической маски. Но для того, чтобы попробовать их, нужно было еще время.

Следующей премьерой Театра-студии на Юго-Западе стал спектакль по пьесе Алексея Казанцева «Старый дом». В одном из интервью по поводу спектакля Валерий Белякович говорил: «Алексей Казанцев написал гениальную пьесу… Манифест поколения — Теннесси Уильямс отдыхает. Не было в Союзе города, где бы эта пьеса не шла, — настолько там все было про нас. Вся страна тогда была как громадный „Старый дом“, в котором торжествовала рязаевщина и из которого изгонялись подобные Юлии Михайловны и лишались гражданства — Галина Вишневская, Мстислав Ростропович, Владимир Войнович и другие».

Может быть, не все тогда воспринимали пьесу подобно Беляковичу, но время доказало ее жизненность и невымышленную силу. Как подлинно высокое драматургическое произведение, «Старый дом» поворачивался и высвечивался разными своими гранями в разные времена — вот и поставленный недавно в Московском театре «Модернъ» Светланой Враговой спектакль вновь доказал, что эта пьеса отнюдь не осталась в своей эпохе, а продолжает волновать и сегодня.

Но в этом спектакле, к сожалению, для Виктора Авилова роли не нашлось. Говорю: к сожалению, потому что почти убеждена — он мог бы очень интересно и глубоко сыграть в нем, по крайней мере, несколько ролей. Но судьба распорядилась иначе… Может быть, Валерий Белякович, уже вынашивавший мысль о постановке булгаковской «Кабалы святош», решил дать Виктору паузу для внутренней подготовки к очень серьезной работе. А может быть, просто дал артисту возможность освоиться с новой жизнью — в августе 1979 года Виктор перешел на работу в театр-студию, оставив в прошлом свой МАЗ.

Из неопубликованного интервью Виктора Авилова: «Я с одной автобазы на другую переходил, а тут Романыч предложил: давай, Вить, переходи на работу в клуб „Гагаринец“. Романыч был директором клуба, я — инструктором, а еще была у нас должность уборщицы. Мы с Романычем по очереди клуб мыли. День он, день я. И все общие деньги, все зарплаты мы в кучу ссыпали — и пополам у нас получалось 145 рублей на брата. В принципе это нормально, это был средний оклад инженера… А ребята работали все на своих работах. А в театре с утра до вечера мог бывать только я. И у нас было распределение обязанностей. Романыч режиссурой занимался, потом он еще тогда в ГИТИСе учился, а я приходил в театр с утра и потихонечку монтировал весь свет к спектаклю. Я поэтому свет во всех спектаклях лучше всех знаю. Изначальный свет, хотя в принципе он почти не изменился с тех пор.

Потом потихоньку ребята стали приходить. Романыч был в хороших отношениях со всеми в отделе культуры Гагаринского исполкома и начал ребят перетаскивать. Кого-то устраивал на должность гардеробщика в библиотеку, кого-то еще куда-то — ведь в ведении Гагаринского исполкома находились и библиотеки, и всякие ДК, и красные уголки… Потом нам еще какую-то единицу дали, так и устроились все понемногу…»

Со временем должность Виктора Авилова стала официально именоваться достаточно звучно и столь же бессмысленно: «инструктор отдела культуры исполкома Гагаринского района». Это было своего рода «прикрытие» более прочное, нежели инструктор клуба или уборщица — Авилов с момента вступления в должность становился полноправным артистом театра-студии. Но вполне вероятно, что инструкторские «корочки» требовали от него и исполнения каких-то не слишком обременительных обязанностей — например, высиживания на совещаниях или инспекции библиотек. Во всяком случае, с этого времени Авилов смог ощущать себя артистом — не молодым человеком из самодеятельности, разрывающимся между тяжелой работой и не менее тяжелым постижением азов актерской профессии, а человеком, полностью преданным одному делу.