Читая очень увлекательную книгу Нины Никитиной «Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне», я натолкнулась на точно сформулированную мысль: «Любой писатель кочует между двумя реальностями, жадно впитывая увиденное, чтобы впоследствии отобразить его в своих произведениях». И не только писатель — творец. И это «кочевание» между реальностями множит их, придавая невероятный объем происходящему.

Мысль Валерия Беляковича и Виктора Авилова находилась уже между не двумя, а, по крайней мере, четырьмя реальностями: жизнью господина де Мольера и его труппы во времена короля-солнце, жизнью Михаила Булгакова и его сочинений во времена вождя всех народов, жизнью Бориса Равенских на протяжении долгих советских десятилетий с постоянной необходимостью приноравливаться, приспосабливаться, жизнью своего поколения, наконец, пытающегося доказать свое право на свободу и самостоятельность мышления, но не могущего это сделать… И конечно, реальной жизнью своего Театра на Юго-Западе, существующего именно в это время именно в этой стране со всеми вытекающими из этого последствиями.

Сергей Белякович вспоминает: «Романыч конкретно на него ставил. Он его видел заранее… Когда Мольер на сцене умирает, музыка начинает заикаться и плыть. Это еще тогда находка была сделана. И кто на звуке сидел, тогда еще катушечные магнитофоны были, просто пальцем придерживал пленку… Он так выкладывался, что было видно, как сердце стучало. Именно видно. У нас звукорежиссер (он до сих пор с нами работает, Анатолий Лопухов), глядя на это, каждый раз плакал!»

А дальше… дальше вступали в силу уже иные законы: профессиональные, те, которые Виктор Авилов постигал интуитивно, на ощупь, не владея школой. Но постигал он их невероятно мощно. Вот что говорил Авилов в интервью журналу «Театральная жизнь» несколько лет спустя, в 1986 году: «Важно не только „проживать“ свою роль, надо заставить „прожить“ ее зрителя. Действие актера на публику должно быть подобно гипнозу. Актер должен стремиться подчинить психику зрителя своей воле. Попробую привести конкретный пример: вот сцена из спектакля „Мольер“ по пьесе Михаила Булгакова „Кабала святош“. Последний, самый важный монолог Мольера. Больного, затравленного королем и кабалой, одинокого, умирающего: „Всю жизнь я лизал ему шпоры и думал только одно: не раздави. И вот все-таки раздавил… Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я — червь? Но, ваше величество, я — писатель, я мыслю, знаете ли, протестую…“

Произношу это, постоянно ощущая ответную вибрацию зрительского нерва, как бы спрашивая: „Тебе больно, зритель? Ты чувствуешь это? Тебе плохо, как мне?“ И так все выше и выше, сильнее и сильнее…»

Какая же сила «гипноза» была вложена в роль Мольера, если и сегодня, спустя столько лет после того, как видела этот спектакль, я слышу голос Виктора Авилова, вижу его страдающие глаза… И мне больно, и я чувствую это, и мне плохо, как ему…

В интервью 2004 года Авилов рассказывал: «Я вам могу сказать, когда произошел перелом в сознании. Возьмем за точку отсчета семьдесят пятый год, когда мы начали делать театр. Первые наши работы были веселенькие: „Водевили“, „Женитьба“ Гоголя, ранние чеховские рассказики. Все хиханьки да хаханьки. Выходили на сцену, дурачились, прыгали, орали. Не каждый день, раз-два в неделю спектакль. Но постепенно театр выходил на другой уровень — профессиональный. Это как-то само по себе перетекало. И если я не ушел из театра, так только потому, что не мог подвести своих друзей. А первая роль, после которой я серьезно задумался, кто я, что я и что мне вообще надо в этой жизни и в профессии, появилась в 1980 году. Это был Мольер в „Кабале святош“. И то не сразу задумался. А когда уже Мольера поиграл год-два».