|
Постепенно, кирпичик за кирпичиком, он строил свою личность сам — умел отбирать необходимое для себя из книг, из живого общения с людьми, из процесса работы над ролью. Может быть, он до конца не отдавал себе в том отчета, но вот эта внезапно возникшая нелюбовь к комедийным персонажам и повышенный интерес к драматическим и даже трагедийным ролям несомненно связаны с углублением и ростом личности — ему хотелось принести, вложить в свою роль все то, что он узнал из книг, из общения с самыми разными людьми…
Но вернемся к Ланцелоту, который кажется одной из основных, «личностнообразующих» ролей в творчестве Виктора Авилова. В неопубликованном интервью артист говорил: «При первом дальнем взгляде кажется, что Гамлет — предел… А Ланцелот? Если говорить об этом философским языком, я считаю, что эта роль выше. По тем идеям, которые в ней заложены… Для меня прообраз Ланцелота — Георгий Победоносец. И я воспринимаю тексты Евгения Шварца с точки зрения Библии. Ведь в принципе там библейские посылы: возлюбите друг друга, не убий, не предай… Это отнюдь не детская сказка, это глубоко философская вещь… Это для любой страны и на любые времена! Мы играли спектакль при Брежневе, при Горбачеве, при Ельцине, и каждый раз в зале был живой отклик. Мне кажется, Шварц еще в полной мере не оценен. А он гениален!..» Авилов очень сильно менялся в этот период, когда к нему пришли такие роли, как Мольер, шут Фолиаль, Ланцелот, а затем — Ихарев в «Игроках» Н. В. Гоголя, а затем Беранже в «Носорогах» Эжена Ионеско. Это ощущается и в его интервью, в которых неожиданно появляются крупные, значительные, нешаблонные мысли… Вообще, когда читаешь интервью Виктора Авилова, создается впечатление, что он всегда чувствовал себя «не в своей тарелке» — отвечал неохотно, односложно, никогда не вдаваясь в подробности. Видимо, слишком глубоко внутри протекал процесс самопознания и познания мира, не было желания ничего демонстрировать, раскрывать. И не потому, что был интровертом — при его профессии это невозможно; потому что постоянно прислушивался к себе, веря в то, что только интуиция поведет по необходимому пути… Что же касается Ланцелота, очень интересным представляется сравнение, найденное самим Виктором Авиловым: «Для меня Гамлет прежде всего это активное добро. И он очень близок… Ланцелоту… Они оба — рыцари. В них — все лучшее, что было когда-то (а может быть, это относится ко всем временам): вера в человека, в добро, честь и достоинство, благородство, умение прощать и быть великодушным». Втайне он хотел того же для себя — уметь во всех жизненных перипетиях быть благородным, великодушным, уметь прощать, сохранять честь и достоинство при любых условиях, верить в человека. Он и старался так жить — с годами все больше и больше. Может быть, именно потому часто горько заблуждался, окружал себя порой недостойными людьми, совершал какие-то поступки под воздействием момента, а не продуманного чувства… «Носороги», спектакль, вновь открывший нам «другого Авилова», появился в репертуаре Театра на Юго-Западе в 1982 году, скорее вопреки обстоятельствам, нежели благодаря им. Достаточно хотя бы вскользь вспомнить это глухое застойное время (смерть Л. И. Брежнева, приход к власти Ю. В. Андропова, ужесточение мер, направленных на трудовую дисциплину и борьбу с пьянством, и т. д.), чтобы понять, насколько не к месту были рассуждения Валерия Беляковича обо всех материях, запечатленных в пьесе классика абсурдизма Эжена Ионеско. Он мог сколько угодно говорить о том, что ставит антифашистскую пьесу, — было ясно, как день, что речь идет о тоталитарном государстве, все сильнее и сильнее «закручивающем гайки». Очень емко и точно написал об этом времени яркий, талантливый, безвременно ушедший питерский режиссер Владислав Пази в своей книге «Театральный транзит»: «…Тогда мы были уверены, что все это навсегда. |
