На вопрос: «Вы человек иль демон?» — он отвечал приглушенно, спокойно, но такая затаенная страсть металась в полуопущенных глазах, что становилось по-настоящему страшно: «Я — игрок…»

Ихарев Виктора Авилова тоже был фигурой поистине трагической, потому что вся его жизнь оказалась подчинена единственной страсти. Горящие глаза, замедленная пластика, руки, нервно и нежно гладящие, перебирающие заветную колоду карт, названную им женским именем Аделаида Ивановна, мгновенная собранность при виде потенциальных партнеров и — внезапная почти детская доверчивость к ним, потому что хоть когда-то человек должен быть не один!..

Вот эта нота сыграна была Виктором Авиловым особенно пронзительно и остро — неосознанное стремление игрока-одиночки хоть на миг ощутить себя в кругу близких, понимающих людей. Но когда этот миг оборачивается предательством, гаснет взгляд, становится сначала по-детски растерянным и недоумевающим, а затем жестким и жестоким лицо, из которого словно на наших глазах уходит свет вдохновения, — Ихарев никогда уже никому больше не поверит, он будет идти по жизни холодным и расчетливым игроком, пока, может быть, не придет к тому, к чему пришел со временем Евгений Арбенин… Поразительным образом время высвечивает эту параллель, и не просто параллель — преемственность. Мы ведь любим всуе говорить о преемственности русской литературы, о сходстве и неслучайной «рифмовке» самых разных образов, а Виктор Авилов, продолжавший в то время, когда снимался и демонстрировался телевизионный фильм, играть Ихарева, наглядно и выпукло обозначил эту глубоко неслучайную параллель между Лермонтовым и Гоголем…

В своей статье для сборника «Становление» Авилов писал: «Юмор Гоголя — особенный… Произнося текст, наслаждаешься, веселишься. Я очень люблю Гоголя как драматурга. Ситуации его фантасмагоричны. И потому персонажи Гоголя — тоже фантасмагория. В логике гоголевской фантасмагории я их и понимаю. И тут придется признаться: я не чувствую в них логики, как в живых, „нормальных“ людях… В „Игроках“ я играл три роли — Ихарева, Швохнева, когда-то еще и Утешительного. Скажу сразу: я не нашел в них чего-то главного, не сроднился с ними… Во „Владимире III степени“ мне легче существовать в образе. Собачкин понятнее, мотивы его поведения определеннее. И определеннее мой рисунок: мимика, жестикуляция, „ужимки“ и „кивки“… Одним словом, „рожи“, которые кроят эти лукавые люди, для меня оправданы фантасмагорией пьесы. Но — они не моего плана. Сейчас — не моего».

Эти слова написаны артистом в 1988 году, уже после того, как был сыгран Гамлет, и как будто бы этой работой оправдываются — интерес к комедийным ролям утерян, Авилову требуется нечто большее. Но тем не менее именно в них, этих словах, особенно отчетливо выявляется отсутствие профессиональной школы — в данном случае, ощущения собственной актерской природы. Авилов вовсе не всегда понимал, что он делает; влезая «в шкуру» своего персонажа, он не всегда сам ощущал глубину, на которую уходил, чтобы раскрыть перед нами совершенно неожиданные, нетрафаретные черты своего героя. Именно так произошло с Ихаревым, представшим в спектакле Валерия Беляковича фигурой небывалого масштаба. Не случайно Игорь Золотусский писал в журнале «Театральная жизнь» о «несоединимом соседстве сатиры, гротеска — с пронзительным лиризмом», отмечая несомненные достоинства и новаторство спектакля Валерия Беляковича.