Все помнят, когда сдавали Дом культуры — какой праздник был! Муравленко всех женщин заранее отпустил с работы, чтобы они были нарядными и красивыми, автобус выделил, каждую сотрудницу персонально домой отвозили. А когда решался вопрос, как назвать построенный Дом отдыха в Туапсе, долго ломали голову с названием. Предлагали разные варианты. Но окончательное слово осталось за Виктором Ивановичем, это он придумал: «Нефтяник Сибири». Не Тюмени, а именно всей Сибири. И название сразу понравилось, прижилось. Под Тюменью была построена база отдыха Лебяжье. В городе была прекрасная филармония, теперь она носит имя Юрия Гуляева, потому что он сам тюменский, учился в ней. А сколько артистов со всего Союза, из Москвы к нам приезжало! Как говорила Антонина Александровна Жарко, старший инженер техсовета, между всеми нами, молодыми, энергичными, дерзкими, установилось некое духовное родство, потому что были общие интересы; коллектив был дружный, единый, легко работалось, легко и отдыхалось. Все праздники — вместе, часто на природе. Словом, действительно родная семья.

— Сейчас это слово, дядя Коля, приобрело зловещее значение, — вставил Алексей. — Сразу вспоминается «семья» Ельцина.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — замахал руками Чишинов и перекрестился. — Не к ночи будет помянут. Сгинь, нечистая сила!.. Нет, у нас была семья бессребреников, людей здоровых душой. А если Виктор Иванович и был ее «крестным отцом», то только в самом лучшем, духовном смысле слова. Его, между прочим, безгранично уважал Иосиф Кобзон, часто приезжал в Тюмень, поскольку очень любил сибирских зрителей, и они его тоже. И всякий раз по приезде обязательно встречался с Виктором Ивановичем, любил с ним посидеть, поговорить, попить чайку. Он и теперь, когда бывает в Тюмени, всегда навещает его могилу на кладбище. А ведь однажды чуть не погиб там, на гастролях.

— Как это? — заинтересовался Алексей.

— Дело было… не помню, в каком году, где-то в конце шестидесятых. Но Самотлор уже бурно развивался, — начал рассказывать Чишинов. — Кобзона ждали всегда, из Тюмени он летал в разные города: Нефтеюганск, Сургут, Нижневартовск, — а еще на новые месторождения, где тоже устраивали концерты. Муравленко понимал, что буровикам, рабочим нужна духовная пища, они страдали без телевидения, кино, музыки. А когда на дальнее месторождение прилетает известный артист из Москвы и выступает непосредственно ради них, чумазых и уставших после смены, — это дает людям мощный эмоциональный заряд, подпитку. Как-то раз после концерта приходит Муравленко к Кобзону за кулисы, открыли шампанское. «Куда теперь?» — спрашивает Виктор Иванович. «Домой», — отвечает Иосиф Давыдович. «А можешь на пару недель задержаться? У меня там геологи…» — «Но со мной коллектив, ансамбль», — говорит артист. «Вот и хорошо, с ансамблем и полетишь. Передай своим ребятам, что я вам буду платить в два раза больше, чем по тарификации, потому что условия там, предупреждаю заранее, очень тяжелые».

И они сделали несколько вылетов прямо в геологические партии. Инструменты подключали прямо к работающему двигателю вертолета, концерты давали на буровых, нередко всего для 15–20 человек. Но Муравленко считал, что в этом-то и заключается главная ценность: чтобы каждый геолог и буровик знал: артисты прилетели в такую даль именно ради него. А вот на обратном пути произошел почти трагический случай. Кобзон с ансамблем выступил еще в Салехарде, потом пошли к самолету. Их было всего несколько человек. Пилоты в Ил-14 обомлели, спрашивают: «А что, больше пассажиров не будет? Это из-за вас-то всего и лететь?» — «Так получилось», — извиняется Кобзон.