— Мамонты не встречались? — деловито спросил Леша.

— Мамонт у тебя на шампуре жарится, — отозвался дядя Коля. — Переворачивай, подгорит… Мамонты! — задумавшись, повторил он. — Для вас, должно быть, вся великая советская эпоха — как один сплошной мамонт из вечной мерзлоты. Что вы о нем знаете? Судите по остаткам костей и бивней. А как он жил, двигался, каким был — представления не имеете. Всё у вас в голове набекрень. Вбили в башку только три принципа. Первый — «всё на продажу». Второй — «обогащайся изо всех сил». И третий — «деньги не пахнут». Нет, парень, не только пахнут, а порою воняют изо всех сил. Поют: «круто ты попал на ти-ви, ты звезда, давай со мной говори…» Фабрика звезд! Да не звездой человек должен быть, не к этому стремиться, не к крутизне вашей, а… к святости, что ли? Душу и совесть очищать от грязи. Потому что тебя будут судить не по кошельку, а только по делам. Есть хорошая русская пословица: у гроба карманов нет. С собой ничего не возьмешь: ни яхту, ни кадиллак. Хотя некоторым непарнокопытным в могилу и мобильники кладут, и телевизор. Это чтобы, наверное, с такими же живыми мертвецами базарить да под Петросяна ржать… Я тут недавно заходил в Третьяковскую галерею…

— Ты? — удивился Алексей, даже забыв закрыть рот.

— Я. Во-во. Для тебя это дикость какая-то.

— Ну почему? С бодуна можно.

— А я люблю туда ходить. Там еще сохранились приметы времени. Той, советской эпохи. Пластов, Петров-Водкин.

Леша на последнюю фамилию захихикал. Понимающе закивал головой, дескать, теперь ясно.

— Но я и по другим залам прошелся, — не обращая на него внимания, продолжил бурильщик. — И вот что меня поразило. Стою я перед картиной Репина «Иван Грозный убивает своего сына». А рядом школьники, старшеклассники, с экскурсоводом. И одна великовозрастная девица на полном серьезе спрашивает: «А скажите, Марья Ивановна, как сам царь отнесся к картине художника, где он изображен во время убийства?» У них в чердаках все времена спутались. Пустые чердаки-то. Думала, наверное, что Репин сидел в Грановитой палате и делал эскизы, пока Иван Грозный мочил сына.

Алексей решил вступиться за поколение.

— Ну и что? — сказал он. — А зато у вас Интернета не было. И вообще компьютеров.

— Это всемирной паутины, что ли? — откликнулся Александрыч. — Так ее, как говорят на Севере, и даром не надь, и за деньги не надь. Одна липкость.

— Давай-ка ты лучше поближе к Муравленко, — компромиссно посоветовал Алексей. — Оставим Ивана Грозного в покое.

— Лады. Слушай. В тот вечер в штабе, в гостинице «Заря», которая сама по себе стала легендарной, как «Аврора», как крейсер, — а ведь «Заря»-то и «Аврора» одно и то же, как символично! — так вот, там, в простом обшарпанном номере, где был только большой стол, с десяток стульев, а на ужин — огромная жареная нельма и самовар с чаем, — ни грамма спиртного! — Виктор Иванович сказал то, что не доводилось еще слышать никому. Я, Леша, был там самым молодым из всех, просто жил уже в Тюмени с 1963 года, работал в крохотном объединении «Тюменнефтегаз». Это уже потом, с приходом Муравленко, оно станет могучим главком, муравлиным царством.

— Так что же он сказал? — нетерпеливо спросил Алексей.