Вначале это были женщины, с которыми я познакомилась в тот день, когда мы отправились на опознание останков в пещере. Дигна, Розарио, Глэдис, Мария, Мальва, Дионисия и еще несколько женщин, особенно Соня, мать четверых братьев Наварро. Невысокая, коренастая, крепкая, как дубок, в тот день она получила доказательства того, что ее дети убиты, о чем догадывалась в течение многих лет, но вместо того, чтобы погрузиться в печаль, она возглавила остальных женщин, требовавших выдать им останки погибших и наказать виновных. Все они были крестьянками и жили недалеко от Науэля, многие из них были знакомыми Факунды, опорой семейств, потому что оставшиеся в живых мужчины отсутствовали или были доведены до отчаяния. С детства работали от зари до зари и продолжали работать до самого конца, мечтая о том, чтобы их дети и внуки окончили школу, получили профессию и жили не так тяжело, как они сами.

Я начала посещать этих женщин по очереди, почти всегда в сопровождении Факунды. Они рассказывали мне о пропавших без вести близких, о том, какими они были при жизни, как их забрали, о вечной бюрократической волоките, связанной с их поиском, об обивании порогов и отправке писем, о сидении перед казармами в надежде добыть хоть какие то сведения; рассказывали, как их прогоняют, затыкают рты и угрожают, но они не сдаются и продолжают задавать вопросы. Они горько плакали, а иногда смеялись. Меня поили чаем, травяными отварами или мате. Кофе у них не водилось. Факунда предупредила, что не стоит дарить им подарки, это их может унизить, потому что им нечего подарить мне взамен. Я приносила лекарства, когда они в них нуждались, и кроссовки для детей, все это они принимали, а в знак благодарности давали мне яйца или курицу.

Я вливалась в их группу постепенно и осторожно, чтобы никого не обидеть. Я смирилась с тем, что от них отличаюсь, и не скрывала отличия, потому что это было бесполезно. Я научилась слушать, не пытаясь решать чужие проблемы или давать непрошеные советы. Факунде пришло в голову проводить по пятницам на ферме собрания. Она жила со своей дочерью Нарсисой, превратившейся в толстую и властную матрону, и внучкой по имени Суса на, о которой я расскажу позже. Печь она перестала больше года назад, говорила, у нее нет больше сил для такой работы, но с помощью Нарсисы готовила по пятницам свои знаменитые пироги, чтобы угощать женщин на собраниях. Я навещала ее примерно раз в месяц, потому что дорога из столицы была очень долгой.

Примерно в то же время я снова начала общаться с Антоном Кусановичем и познакомилась с его дочерью Май лен, худенькой двенадцатилетней девочкой, состоящей из локтей, коленок и носа, но серьезной, как нотариус, к тому же считавшей себя феминисткой. Я вспомнила Тересу Ривас, единственную феминистку, которую встречала в жизни. Я спросила Майлен, что для нее значит феминизм, и она ответила, что это борьба против патриархата, то есть против мужчин в целом.

– Не обращай на нее внимания, Виолета, это временно и скоро пройдет. В прошлом году она была вегетарианкой, – пояснил мне ее отец.

В тот день меня поразила целеустремленность этой девочки, но вскоре я о ней забыла. Я и вообразить не могла, что она станет так важна для нас с тобой, Камило.

Деревенские женщины стали для меня примером того, как заразительна отвага и чем нас больше, тем мы сильнее; то, чего не может достичь одна, достигают несколько женщин, все дело в количестве. Они принадлежали к группе, состоящей из сотен матерей и жен пропавших без вести, и вели себя настолько решительно, что правительство вынуждено было пойти на уступки.