|
Как только на экране появлялся президент, защищавший свою программу, я переключала канал. Мне не нравился этот самоуверенный тип, предатель своего класса, господинчик в итальянских костюмах, провозглашающий себя социалистом. И в чем разница между социализмом и коммунизмом? Как объяснил мне Хосе Антонио, это одно и то же, а никто из нас не желал, чтобы страна превратилась в еще одну республику Советского Союза. Брата беспокоил экономический кризис, который рано или поздно должен был неизбежно затронуть и нас, а также тот факт, что репутация наша в нашем кругу была изрядно подпорчена из за проекта «Мой собственный дом». Режим следовало саботировать, а не сотрудничать с ним, но, сказать по правде, не мы одни зарабатывали на правительственных контрактах. Почти все крупные заказы на строительство получали частные предприятия.
С Хуаном Мартином я встретилась в столице, когда он вернулся с севера. Его документальный фильм был посвящен местным филиалам американских компаний, которые правительство национализировало и отказалось выплачивать компенсации, поскольку компании эти более полувека получали сверхприбыль и задолжали государству огромные налоги, объяснил мне Хуан Мартин. Я слышала совсем другое, но мало в этом разбиралась и не стала с ним спорить. – Ты живешь в своем пузыре, мама, – упрекнул меня Хуан Мартин и, не спрашивая моего мнения, повел в один из тех районов, где я прежде никогда не бывала. Там жили те, для кого, по идее, и создавался «Мой собственный дом», люди более чем скромных достатков, которые отныне могли осуществить свою мечту и обзавестись жильем. До сих пор эти дома были для меня чертежом на плане, точкой на карте или образцом, который предстояло сфотографировать. Я бродила по нищенским кварталам, по пыльным и грязным переулкам среди бродячих собак и крыс, среди детей, никогда не посещавших школу, неприкаянной молодежи и женщин, преждевременно состарившихся от тяжкой работы. Сборные дома перестали быть просто идеей или выгодным бизнесом, я поняла, что они означают для этих семей. Повсюду я видела граффити с голубями в чудовищном советском реалистическом стиле, в домах фотография президента соседствовала с изображением падре Хуана Кироги, будто святых покровителей здешних жителей. Надменный тип в итальянском костюме приобрел в моих глазах новое значение. Затем мы отправились пить чай к школьному учителю, который рассказывал мне о стакане молока и обеде, которыми Министерство образования обеспечивало его учеников, – для некоторых это была единственная пища за целый день; о своей жене, которая работала в больнице Святого Луки, старейшей в стране, где студенты медики были вынуждены заменить врачей, бунтовавших против правительства; о сыне, который проходил военную службу и мечтал изучать геодезию, о родственниках и соседях из низшего звена среднего класса – активистах левого движения, получивших образование в хороших государственных школах и бесплатных университетах. – А еще я мог бы отвести тебя к зажиточным людям из среднего класса, которые тоже голосовали за это правительство, – матерям, студентам, профессионалам, священникам и монахиням, а также к тем, кого ты называешь «единомышленниками», – сказал мне Хуан Мартин и назвал имена нескольких кузенов, племянников, друзей и знакомых с аристократическими фамилиями. – Да, мама, кстати: учитель, твой новый знакомый, – атеист и коммунист, – добавил он язвительно. Несколько месяцев спустя мне на работу позвонил Рой Купер. Я ничего о нем не знала и удивилась, что он меня помнит, хотя часто думала о нем с неизбежной ностальгией. Он был не из тех, кто тратит время на банальности, и в двух словах сообщил цель своего звонка. – Я нашел Ньевес, ей нужна помощь. Сможешь приехать в Лос Анджелес? Я ответила, что вылетаю немедленно. – Ничего не говори Хулиану Браво, – предупредил он. |
