Но письма от поклонников я своей ассистентке не доверяю – Лола предпочитает читать их сама и рассылать ответы на открытках, которые она специально для этого распечатала. Она всегда любила читать письма фанатов; мне даже кажется, что, когда мы были помоложе, это ее немного заводило – куча людей устраивает шум из-за меня, а в моей постели – лишь она одна.

Я быстренько забрала письма и через несколько секунд уже вышла из здания: чем дольше остаешься, тем выше шансы для непрошеной беседы. Вернувшись домой, я повозилась с замком калитки: наш участок по периметру окружен низкой отштукатуренной стеной, и калитка – единственный проход к дому. Днем, когда мы дома, калитка всегда открыта, но на ночь мы ее запираем, и когда уходим – тоже. Сколько бы раз мы ни смазывали замок, это мне не сильно помогало; Лола никогда не мучается с ним так, как я. На этот счет у меня есть теория: дом не хочет, чтобы я его покидала, и когда я все-таки выхожу, он наказывает меня – заставляет пострадать, прежде чем впустить обратно. Между мной и домом существует связь, как у влюбленной парочки. Я провела здесь десятилетия, жила и работала в этих стенах. Однажды здесь же я и умру.

Мой кабинет расположен в заднем крыле дома, стол стоит у окна, откуда открывается вид на цветник и холмы, а вдалеке высится Серро Педерналь, столовая гора, напоминающая шею без головы. Каменистые холмы за нашим домом выглядят красными, почти марсианскими, и им очень подходит определение «неземные» – гораздо больше, чем всем тем вещам, которые обычно описываются этим словом.

Я просмотрела письма, борясь с желанием попросту бросить их куда-нибудь и забыть о них. Когда Лолы нет, мне стоит больших усилий справляться с бытовыми вещами – этой частью нашей жизни обычно заведует она: платить по счетам, ходить по магазинам, звонить сантехнику. Я отложила в сторону счет за электричество и рассортировала почту поклонников – авиапочта из Японии и Южной Африки и более знакомые американские конверты, почти все подписанные женской рукой. Мне пишут в основном девушки и женщины – в конце концов, я не просто художница, а женщина-художница. Еще два письма я отложила для своей ассистентки – два официальных конверта с отпечатанным адресом; одно письмо из Университета Небраски, второе – от женщины из Гринвича, Коннектикут. Наверняка в обоих просьбы поучаствовать в чем-то, от чего я откажусь.

Но некоторые письма я все же просматриваю, чтобы совсем уж не отрываться от реальности – неудивительно, что из этих двух я выбрала письмо из Коннектикута.

Надорвав конверт, я достала бледно-голубые листы слегка шероховатой бумаги. На первой странице было напечатано: Элайза Л. Мортимер, журналист, режиссер документального кино.

Уважаемая г-жа Рен, писала Элайза. Я большая поклонница Вашего творчества. Я тяжело вздохнула. Ну же, Элайза, ты можешь придумать что-нибудь получше.

Я так давно пытаюсь связаться с Вами! Я независимый журналист и режиссер – снимаю документальное кино об искусстве.