К сожалению, нам пришлось продолжить путь, поскольку еще столько всего предстояло исследовать. Мы вошли на первую террасу, пол которой был столь же ровный и гладкий, как и сама равнина, и стали продвигаться ко второй и окантованному золотом проходу, по мостовой, которая была словно из цельного куска камня. Проем закрывался диском из прозрачного хрусталя, через который мы могли увидеть черный цилиндр коридора, ведущий в кромешную тьму. Вдалеке озаряло стены едва различимое, слабое красное свечение, хотя, возможно, нам просто показалось.

Ближе к концу дня, когда огромное зеленое солнце стало садиться, мы приблизились к тонкому коническому шпилю на вершине города, сделанному из того же твердого, черного камня, что и стены пирамиды под ним, величественного здания, увенчанное шпилем. Шпиль был гладкий, основание его занимало почти половину площади верхней террасы, а острый кончик находился практически в семидесяти метрах над нами. А еще выше, в трех-четырех метрах над ним, в воздухе парил шар.

Кристальный шар, около пятнадцати метров в диаметре, неподвижно висящий над вершиной города. Он был бесцветный, прозрачный, идеальной формы, но, тем не менее, в самом его центре мы заметили очень слабый розовый огонек, особенно прелестный после темной угрюмости стен и безжалостного зеленого света звезды. Пока мы им любовались, огонек, казалось, увеличивался, охватывая все больший объем. Затем, когда огромное солнце утонуло в маслянистом море за скалами, розовое сияние полностью расцвело, став большой, с отражающимися в ней звездами, жемчужиной пульсирующего алого пламени, которое купало холодные суровые террасы города в мягком рубиновом свете. Встревожившись, мы улетели обратно в темноту, вне досягаемости красного света. И как только удалились, из шара вырвался пучок бледно-фиолетового пламени, словно палец, направленный в пылающие небеса. Факел все рос и рос, то бледнея, то снова приобретая цвет и пульсируя, со временем все же перестав расти. Затем он внезапно запел, очень тонко и пронзительно, и, хотя был негромкий, пробирал до мозга костей. Пока он пел, диски из кристалла, перегораживающие проходы, вошли в предназначенные для них пазы, скрывшись во тьме. Врата города открылись.

Долгое время мы с нетерпением ждали, что из них выйдут обитатели огромной пирамиды. Потом, поскольку ничего такого не произошло, мы подлетели к ближайшему входу. И вдруг нас стал засасывать в черную пасть круглого прохода мощный поток воздуха. Нас затянуло в зияющую дыру и понесло между бесконечными светящимися стенами, затем вышвырнуло вновь на открытый воздух, где мы сумели вырваться из потока, теперь уже горячего. Какое-то время мы просто висели неподвижно, пытаясь понять, что же произошло, а затем док поманил меня к себе. Он указал на длинный коридор, ведущий к тускло освещенному красноватым огнем месту, где проход разделялся на три. Те два, что были в центре и слева, оказались перегорожены хрустальными дисками. Из правого прохода вырывался поток воздуха. Через некоторое время, круглая дверь перегородила его пасть, а левый коридор, наоборот, открылся, засасывая ночной воздух. Нас качало из стороны в сторону, в зависимости от того, в какую сторону дули потоки. Снабженные такими хрустальными клапанами коридоры, разветвляющиеся на три других, виднелись повсюду, а чем они заканчивались, мы не видели, поскольку они были слишком длинными.

— Эта штука дышит! — прокричал док сквозь воющее пламя и плач ветров.

В ужасе я посмотрел на него.

— Оно живое? — спросил я.

— Нет, нет. Это какой-то механизм, система вентиляции города или того, что расположено под ним. Планета, должно быть, полая. Наверное, на ней стоят сотни или тысячи подобных сооружений, засасывающие свежий воздух и выдыхающие спертый, как только настает ночь. Пламя — это сигнал. Клапаны открываются от определенной ноты, так же, как мы свистом зажигаем лампы или как я подозвал цилиндр.