|
Разве что где-то в архивах можно что-то найти… Очень трудно все это раскопать… – Сделаем все возможное, Дмитрий Евгеньевич. Самарин встал, но затем снова сел. – Кстати, о Сорокиной… – Как будто все подтверждается… – Вот, значит, откуда и машина, и квартира. С самим Константином вы не говорили? Дубинин посуровел: – Боюсь, что теперь это уже никому не удастся. Самарин вопросительно взглянул на старого криминалиста. – Покончил жизнь самоубийством. Выпил бутылку кьянти и вскрыл вены, – проговорил Дубинин скороговоркой. – Оставил предсмертную записку. Вот она, кстати. – Он указал на стол своей соседки по кабинету. – Посмотрите. Самарин взял в руки лист бумаги, закапанный кровью и свечным парафином. Неровным, срывающимся почерком было выведено: Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, – За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас. – Но это же Ахматова… – Значит, своих слов не нашлось… Снова вспомнился Костя Сорокин – такой, каким Дмитрий увидел его в редакции «Домостроя». Так кто же кого обманывал: Костя Марину или она его? Если считать по большому счету? Выйдя из «Эгиды», Самарин вместо того, чтобы повернуть к троллейбусной остановке, почему-то пошел в сторону «Техноложки». Что-то неотрывно тянуло его обратно на Ладожский вокзал. Неужели Катя Калачева действительно видела Веру? Девочку, которая якобы сбежала вместе с Митей Шебалиным… Возможно, она ошиблась, ведь Веру она знала только по описанию. И все-таки стоило проверить, что за таинственное здание стоит на нейтральной полосе между транспортниками и муниципалами. Через двадцать минут старший следователь Самарин вышел на станции метро «Ладожская». Он пересек вокзальную площадь, прошел до конца по платформе и легко спрыгнул на пути. Неспешной походкой он пошел по хрустевшему под ногами гравию и скоро оказался на запасных путях между отцепленными вагонами, стараясь держаться теневой стороны. Самарин примерно представлял, где могут находиться «Вагон охраны труда» и тому подобные. За ними начиналась сортировка, дальше шел товарный двор. Вот и стена, отделяющая зону отчуждения от остального-мира. Совершенно глухая, она казалась серой, хотя днем обнаруживала грязно-желтый колер. Самарин остановился, а затем медленно, стараясь ступать бесшумно, пошел вдоль стены. Вот и та самая брешь, о которой говорила Катя. Да это не пролом, а целые ворота. И тропинка протоптана, – значит, тут похаживают. Дмитрий сделал шаг и оказался по другую сторону стены. Остановился, прислушался. Вокруг было темно и тихо. Ничья земля оказалась чем-то средним между свалкой и перелеском – темнел проржавевший остов неведомо как очутившегося здесь «жигу-ля», вокруг трепетали на ветру голые тонкие осинки. В отдалении виднелись развалины неизвестно чего, а дальше высилось более крепкое двухэтажное строение. Самарин снова прислушался. С сортировки доносился обычный железнодорожный шум, который перекрывал голос: «Грузовой состав – на третий путь». Внезапно ему показалось, что впереди между осинок и березок мелькнул свет. Кажется, в одном из окон заброшенного здания. А может, примерещилось? Дмитрий осторожно сделал шаг, второй, третий. Он бесшумно приближался к дому. Земля под ногами была сухой и утоптанной – здесь ходили. Постепенно он вплотную приблизился к темному окну. Стекло и вправду подозрительно чистое. |
