|
– Что-то сердце закололо, – слабым голосом ответила Софья Николаевна. – Вот такими мелочами Глеб меня когда-нибудь сведет в могилу. – Да мало ли где задержался, – пробасила Петрова, – с приятелями, с девушкой. – А о матери можно забыть… – Слишком вы его опекаете, ему уже, наверно, за тридцать? – Тридцать четыре. – И все неженат… – вздохнула Петрова. – Очень уж он у вас скромный. Пожилая женщина ничего не ответила, только тяжело вздохнула и легла, положив руку на сердце. – Мама? – раздался в дверях тихий глуховатый голос. В дверях стоял сутулый мужчина в очках. – Она уж вас ждет не дождется. Софья Николаевна продолжала лежать с закрытыми глазами. – Мама? – встревоженно повторил Глеб, склонившись над матерью. – Тебе плохо? Веки больной слабо дрогнули. – Я уж думала, ты не придешь… – еле слышно прошептала она, и уже чуть громче: – Ты принес мне шерстяные носки? – Принес. – Глеб торопливо начал выкладывать из сумки на тумбочку сыр, масло, баночку красной икры, гранаты, яблоки и наконец извлек серые шерстяные носки. – Глебушка, не эти, – с упреком сказала мать. – Я же просила синие. – Прости, я нашел только серые. – Ох уж эти дети, – вздохнула Софья Николаевна. – Ну ладно. Газеты принес? – Да, конечно, – кивнул Глеб. – Вот «Невское время», «Петербургский вестник», «Эхо». Мать села на кровати, с интересом глядя на прессу. – Вот этого не надо. Желтая газетенка, – категорично заявила она. – А где «Итоги»? – Прости, не нашел. – В следующий раз обязательно найди. Ты же знаешь, для меня своевременная информация – лучшее лекарство. – Что говорит врач? – спросил Глеб, присаживаясь у кровати. – Сделали сегодня еще одну кардиограмму, – мать сунула ноги в тапочки,пойдем поговорим в холле. В семь часов посетители ушли. Софья Николаевна деловито разложила принесенное по полкам тумбочки и погрузилась в чтение. Тем временем все остальные обитательницы четвертой палаты кардиологического отделения стали обсуждать более животрепещущие события, происшедшие в американском городке Санта-Барбара. Мнения разделились. Одна половина больных твердо держалась мнения, что самым обаятельным остается Мейсон, другие высказывались в пользу Круза. Софья Николаевна не принимала участия в беседе. Она единственная из шестнадцати временно прописанных в палате не имела собственного мнения по этому поводу, поскольку не знала, чем Круз отличается от Мейсона. Дверь в палату распахнулась, и вошла дежурная медсестра. Она раздала всем градусники, затем грозно сказала: – Петрова! Завтра утром кардиограмма. Дверь захлопнулась. Больная Пуришкевич сунула градусник под мышку и взяла с тумбочки газету. «Хорошо, Глеб принес свежее „Невское время“, – подумала она, – а то тут с ними одичаешь». Она погрузилась в чтение статьи «А были ли выборы» о результатах поистине постыдных. За три дня на пункты голосования пришло семнадцать процентов избирателей! Но сосредоточиться на чтении было трудно. Потому что в четвертой палате затронули тему, животрепещущую для каждой российской женщины. – А Бари Алибасов говорил так; «Сначала моя ежедневная норма составляла сто граммов водки в день, – вещала Петрова, уже переставшая умирать, – потом я дошел до двух литров». |
