— Ну, если вы уверены… — протянула она.

Край ее покрывала скользнул по его обнаженной коже ниже повязки. Это прикосновение так походило на ласку, что он вздрогнул. Он уловил сладкий, свежий аромат, характерный лишь для нее, когда она еще ближе придвинулась к нему и наклонилась, не вставая с колен. Она коснулась его лица кончиками пальцев, и они обожгли его челюсть нежным огнем, легонько потрогали щетину, уже успевшую вырасти, хотя он брился сегодня утром. Ее дыхание щекотало ему подбородок.

Ее лицо было совсем близко, а глаза так потемнели, что казались почти черными. У него все плыло перед глазами и раздваивалось: он видел два лба, два носа, два нежных, но упрямых подбородка, четыре ласковых глаза. Он опустил веки: у него снова закружилась голова.

И в это мгновение ее губы коснулись его губ. Касание было легким, едва ощутимым. Но тут ее губы прижались плотнее, так, что они в точности повторили форму его губ: стык в стык, край в край, уголок к сладкому уголку.

Мир вокруг них исчез. Дэвид сдержал стон, то ли опасаясь, что Маргарита пошевелится, то ли страшась, что не пошевелится. Он не дышал, перестал думать, каждая частичка его тела замерла, когда кончик ее язычка проложил горячую влажную дорожку по гладкой поверхности его губ, вкушая его с такой невинной жадностью, что у него кровь закипела в жилах.

Он почувствовал, как Маргариту пробирала дрожь, как она внезапно вцепилась в волоски у него на груди, когда он разомкнул губы, позволив ее язычку скользнуть внутрь. Он двинулся вперед, но остановился. Однако она не отстранилась, как он почти ожидал, а задержала свой язычок на влажной и жаркой внутренней поверхности его губ, словно изучая их особенности. Он хотел заставить ее пойти дальше, но принудил себя сохранить неподвижность.

Она коснулась гладких краев его зубов, натолкнулась на шероховатую поверхность его языка и игриво провела по его краешку.

Его снова пронзила боль, даже более сильная, чем во время удара кинжалом в бок. Он позабыл все поцелуи, которые когда-либо получал от женщин, утонув в восхитительном аромате этой встречи губ и дыханий. Дэвид хотел, чтобы это длилось целую вечность. Он бы позволил ей любые эксперименты, предоставил доступ ко всему, чем он был или намеревался быть. Не помня себя от желания, он поднял руку и, просунув ее под покрывало, положил ладонь ей на затылок, пытаясь удержать ее голову в таком положении.

Господь милосердный! Как же он хотел ее, ему не было нужно ничего, кроме обладания ею.

Она была единственной слабостью его души, и он очень хорошо это осознал, когда кровь рванулась по венам жаркой волной, накрывающей разум. Она была намного опаснее любого врага, но его это не беспокоило. Она принадлежала ему, всегда принадлежала, если только ему удастся убедить ее в этом.

— Дэвид…

То, что его имя она произнесла хрипло, с такой мольбой, заставило его забыть обо всех своих добрых намерениях. Он не планировал воспользоваться тем, что ее губы разошлись, произнося единственное слово, но ринулся между ними прежде, чем понял, что именно делает. Ее сладость пролилась на его язык напитком из вина и опия, и это делало его неистовым. Он смаковал ее, пил ее, открывал ее атласные тайны, а его грудь вздымалась от сдерживаемого дыхания, от переполнившего его ощущения глубокого единения душ.

Гладкий бархат ее языка, скользкие и острые края ее зубов, ее теплота, и влажность, и мягкость были бесконечно искушающими. Она туманила ему разум, заполняла безумные, головокружительные мысли одной лишь собой, а еще — жаждой, которую она поддерживала в нем. Нужно остановиться, пока он не напугал ее, остановиться, пока пульсирующая боль в голове не потянет его с собой в черноту или пока бурлящая кровь не хлынет наружу из раны, заливая повязку. Но он не мог так поступить, ему не хватало силы воли, чтобы отпустить ее.