Толкнув дверь плечом, маркиз мог бы легко ее сломать, но тогда Хильда узнала бы, что за нею следят, и ее загадочное исчезновение осталось бы неразъясненным.

Маркиз вошел в другую комнату, окна которой также выходили в сад. Он прислонился к окну, но небо закрывали тучи и в саду было так темно, что нельзя было ничего разглядеть. Маркиз мог только рассмотреть темную фигуру, направлявшуюся к калитке сада, которая вела в узкий переулок.

Отсутствие Хильды продолжалось три часа. За это время маркиз измучился. Нравственные терзания не давали ему ни минуты покоя. Он почти сошел с ума.

Наконец в соседней комнате раздался тихий шорох. Хильда возвратилась.

Маркиз постарался принять ту самую позу, в которой он лежал до ее ухода.

Хильда тихо вошла в спальню, осторожно скользнула под одеяло и легла около мужа. Скоро ее тихое, ровное дыхание показывало, что она, действительно, заснула; трудно передать, что перечувствовал маркиз за эту ночь. Он не сомкнул глаз.

Когда Хильда проснулась, был уже день. Маркиз лежал с закрытыми глазами и притворялся спящим. Хильда наклонилась к нему и крепко поцеловала в лоб. Маркиз снова почувствовал тот же странный запах, который в первый раз возбудил в нем подозрение.

«А! — подумал он, — иудины лобзания!… Что если бы я тот час же убил эту женщину?…»

Он уже был готов удушить ее, его руки обвились вокруг чудной шеи Хильды…

Она же, улыбающаяся, и не подозревала, что ей готовится смерть.

Но маркиз быстро раздумал и опустил руки.

— Как, уже день! — воскликнул он.

Хильда встретилась с его взглядом и вскрикнула.

— Что такое? — спросил маркиз.

— Ты меня пугаешь… Ты страшно бледен… у тебя даже губы совсем побелели… Не болен ли ты?

— Нет, здоров, мой друг…

— Откуда же эта бледность?

— Не знаю… так, должно быть…

— Быть может, ты снова видел этот скверный сон?…

— Напротив, я спал очень крепко…

— Да у тебя лихорадка, — сказала Хильда, прикладывая руку к его лбу. — Ты не бережешься, а я хочу, чтобы ты жил долго-долго, мой милый, я хочу вечно любить тебя…

Слова Хильды были пропитаны особой нежностью и любовью.

Маркиз слушал ее и не верил; он никак не мог согласовать ее слова с поступками; он не верил, чтобы притворство могло дойти до таких размеров.

«Если она, действительно, обманывает меня, — думал он, — и ночью бегает в объятия к своему любовнику, то смерть будет для нее недостаточным наказанием».

После обеда того же дня маркиза поехала кататься в карете, муж отказался сопровождать ее под предлогом различных занятий.

Но едва он остался один, как позвал к себе Мало.

— Мало, — сказал ему маркиз, — скажи сейчас швейцару, что я сегодня никого не принимаю; потом приходи в кабинет, нужно поговорить с тобой наедине…

Когда Мало вернулся, то маркиз обратился к нему:

— Ты уже давно служишь мне, твои предки также верно служили моему семейству. Я считаю тебя за друга, а не за слугу, и уверен в твоей преданности.

— И правильно делаете, сударь, — ответил Мало взволнованным голосом, — потому что я люблю вас больше всех на свете.

— Мне нужны доказательства твоей преданности, в которой, впрочем, я нисколько не сомневаюсь.

— Какие же? Приказывайте!…

— Слепое повиновение… и полное молчание.

— А! Это немного… и нетрудно исполнить! — сказал Мало недовольным голосом.