— Все же мне трудно верить, чтобы такой благородный человек как Шато-Моран остался непреклонным даже и тогда, когда вы сделаете первый шаг к примирению.

— Первый шаг я сделаю. Но не больше. Унизиться, умолять я не в состоянии. Лучше умереть.

— Но разве вы сочтете унижением, когда первый скажете человеку, вдвое вас старшему: граф! Помиритесь.

Каспар д'Эспиншаль закусил губу и склонил голову.

— Нет, это не будет унижением, — ответил он. — Быть может, после этого мы и помиримся; более даже, он не забудет меня в своих молитвах, но дочери все равно он мне не отдаст.

— Значит, существуют еще особые причины?

— Вам нужны особые причины? А разве их мало? Всякое преступление, случающееся в окрестности, приписывается мне. Все говорят о преступных д'Эспиншалях, как о Трималионах и Гелеогабалах, как о бешеных тиграх. Содержит целый сераль, утверждает один; насильственно похищает женщин, говорит другой. И, однако же, не странно ли: ни одна из моих любовниц никогда не жаловалась на меня. Что касается моих преступлений, то где же они? Сеньор де Бо убит мной, но я защищал собственную жизнь, он на меня напал втроем, по-разбойничьи; де Кандит ранен мной, но он убил моего человека. Смерть Шандора мне приписывают, но убил его не я; я даже хотел его спасти, но несчастье и судьба помешали. Конечно, у меня есть грехи. Я называюсь Каспаром д'Эспиншалем, и то, что для прочих составляет небольшое отступление от общепринятых правил, для меня является преступлением. Клевета так усердно занималась мной, и притом так долго, что теперь для большинства моя особа является гораздо более ненавистной, чем сам Вельзевул в человеческом теле. И у кого же, если не у сеньора Шато-Морана, моего земляка-врага, клевета против меня получает полный ход и самую удобную для себя почву. После всего, любезный кавалер, будешь ли еще сомневаться, что я самый несчастный из людей!

На этот раз искренняя слеза блеснула в голубых глазах красавца Каспара д'Эспиншаля.

Телемак де Сент-Беат был растроган.

— Верите ли вы в мою дружбу? — спросил он.

— Кавалер! Вы мой единственный друг.

— В таком случае, доверьте ваше дело мне.

— С радостью доверяю… Действуйте, как найдете лучше и если успеете…

— Вперед я ничего не стану обещать, но ручаюсь, что употреблю все возможные усилия.

И кавалер, отворив окно, крикнул:

— Эй, Бигон!…

— Что прикажете? — отозвался экс-торговец, являясь с набитым ртом и салфеткой в руке.

— Вели оседлать Гектора и Мернотку.

— Мою и вашу лошадь, то есть я хотел сказать, вашу и мою лошадь.

— Да, да!

Бигон от удивления едва не подавился.

— Разве мы едем в дорогу?

— Может быть.

— Далеко мы едем?

— Увидишь, как поедем.

— Ах, мой уважаемый кавалер, я умираю от отчаяния и любопытства. Могу ли я, по крайней мерс, взять с собой ключи от башни?

— Можешь даже взять с собой саму Инезиллу, — вмешался в разговор Каспар д'Эспиншаль.

— Но будь готов через час, — крикнул ему на прощанье Телемак де Сент-Беат.

XVIII

Бигон был очень взволнован.

Черт побери! Неужели графу Каспару д'Эспиншалю наскучили услуги моего оригинального господина и в особенности мои? Это было бы худо! Я здесь только что начал недурно устраиваться. Дон Клавдий-Гобелет очень веселый собеседник; Мальсена я начинаю приручать, а Мамртинка сама приручилась. Мало этого, я собственник очень недурного домика, который получил романтическое имя «Роскошь дружбы».