— Да, — молвила она, — весьма недурно — забыть самого себя. Зато вспомнила я. Ты тот, кто убил мою мать своей ерундой. Так почему бы мне не вспомнить о мести и не покарать тебя за это, как хочет покарать тебя мой отец? Он будет вечно гнать тебя до края мира и дальше, я слышала, как он поклялся в этом, глядя тебе в лицо. Вернее, в обе половины твоих двух лиц, которые рано или поздно вернутся взамен этого юношеского облика. А поклявшись перед тобой, он затем поклялся передо мной и унес меня в свое царство. Но затем убрал меня с глаз долой и забыл обо мне, как будто я ничего не стоящая вещь. Ни там, ни здесь. — Она, наполовину человек, наполовину ваздру, протянула руку и коснулась лепестков белой лилии. — О, мои возлюбленные родители, — произнесла она, и лилия задрожала от этих слов, — той ночью, когда Данизель умерла и оставила меня без защиты и поддержки, она искала Азрарна. Ее дух пришел к нему и обернулся плотью ради него, и та ночь была ночью их любви. Как я могла вмешаться тогда? Что я была им тогда? Ничто. Он сотворил меня для того, чтобы поставить в центр своего замысла, но утратил к нему интерес. А она — она носила меня под сердцем, но исторгла прочь… Когда я была ребенком, — говорила девушка, сидевшая на берегу лесного озера, — Данизель рассказывала мне множество сказок. Пребывая в ее утробе, я уже слышала ее голос, мелодичный, как песня звезд. Но даже для нее я была лишь чем-то, принадлежащем ему, а он всегда ненавидел меня.

— Твои глаза лишают меня разума, — прошептал Олору.

— Ну так оставайся безмозглым, придворный шут, — ответила она гневно. — Играй свою роль, а я предоставлю тебе гадать, предам я тебя когда-нибудь или нет.

Олору замолчал, и она продолжала, тихо и почти угрожающе:

— Он называл меня Азрарной, чтобы все знали, что я принадлежу ему. Но я — не вещь. Она дала мне имя, мое первое имя, Лунное Пламя, Завех. И хотя теперь у меня больше нет матери, я лучше буду принадлежать ей, а не ему. И потому буду зваться Завех.

— Твои глаза, — пропел Олору, — сжигают плоть с моих костей. Твои глаза убивают меня.

— Ну так умри, как будто ты можешь умереть.

— Когда я стану мертвой золой у твоих ног, подумай вот над чем. Ты — колдунья, и как бы ты не назвалась, твое имя должно говорить об этом.

Она искоса взглянула на него и кивнула.

— Хорошо. Азрарна имеет нужный слог, но я все же не хочу брать это имя. Значит, «аз» или «эйз». Тогда пусть будет Совейз. Это напоминает мамино имя и означает «огненная ведьма». Да, отныне я — Совейз.

— Совейз, ты прекрасна, — сказал Олору. — Ты подобна вечерней звезде, гиацинту, превосходящему небо своим нежно-лиловым цветом, подобна серебристым лучам луны.

— Быть может, и так, — ответила Совейз без улыбки. — Но мне кажется, ты дурачишь меня.

Сказав это, она замолчала. Слова все еще казались ей чем-то лишним, чем-то разбивающим безупречное зеркало тишины.

Нагнувшись над водой, она опустила в озеро концы своих длинных локонов. Лилии застенчиво посторонились от этих черных змей, колышущихся в мелкой ряби озера. Совейз могла бесконечно наблюдать игру лунных и солнечных бликов меж изящных, похожих на лебедей, лилий. Так сидела она какое-то время, полоща концы волос в холодной озерной воде, — быть может, семь или восемь часов, — пока многоголосую тишину леса не нарушил резкий, еще далекий звук. Именно этот звук не так давно заставил насторожиться злосчастного Лак-Хезура. Лай гончих, приближающихся с каждой минутой со всех сторон разом.

Та, что теперь называлась Совейз взглянула на своего спутника.