— И что это за судьба?

— Не допрашивай меня, Совейз-Азрарна, дочь Князя Демонов. Я не знаю твоей судьбы, я всего лишь покажу ее тебе.

Он поднялся на ноги, спрятал флейту (которая, кстати сказать, была вырезана из светло-зеленого нефрита), и с галантным поклоном протянул руку Совейз, приглашая ее войти в город.

— Позволь мне, — проговорил он, — показать тебе могилу твоей матери.

— Нет, — ответила Совейз, отпрянув, как от змеи, и ее лев с глухим рычанием подошел поближе.

— Как хочешь, — пожал плечами Кешмет. — Хочешь — иди за мной. Хочешь — оставайся здесь.

С этими словами он повернулся и вошел в ворота, а оттуда направился вдоль одной из улиц.

— Лично я хочу навестить ее, — услышала Совейз его голос. — Ибо твоя мать, Даонис-Эзаель, Душа Луны, была моей прилежной ученицей. Поскольку, конечно же, являясь не простой смертной, так или иначе должна была столкнуться с тремя из нас: с безумием, которое было у нее в крови, ибо ее мать излечилась от безумия только с приходом кометы; с собственной судьбой и со смертью. Только Зло, чьим началом является четвертый Повелитель, ничего не могло поделать с Данизель. И поэтому она, разумеется, стала наперсницей Зла.

Совейз, еще немного помедлив, прошла в ворота и молча последовала за Кешметом, меж развалин храмов и обрушившихся алтарей. Лев трусил за ее спиной, время от времени останавливаясь, чтобы почесаться.

Здесь, в этом городе, она появилась на свет. Здесь ее вынесли, чтобы показать народу, который верил, что ее мать — Избранница бога, чье дитя — божественного происхождения. Словно перелистывая заново когда-то прочитанную книгу, Совейз теперь совсем иначе видела свое детство — сначала здесь, а затем в Нижнем Мире. Боль, чувство потерянности и одиночества стали отступать и впервые Совейз задумалась: а что же все-таки за цель была у ее отца, когда он затевал все это?

Солнце карабкалось все выше, отражаясь в осколках оконного стекла, синего, как глаза Совейз.

Кешмет, не оборачиваясь, шел впереди. Поскольку Совейз молчала, он снова вынул нефритовую флейту. На ее звуки из развалин башен и храмов слетелись голуби — белые, как призраки или обрывки памяти Белшаведа — и уселись ему на плечи и покрытую капюшоном голову. Лев шумно втянул ноздрями воздух и облизнулся.

А одинокие гости тем временем подошли к тому месту, где находился самый прекрасный сад Белшаведа. Теперь он стоял запущенным и засохшим, цветов не было и в помине, черные стволы деревьев походили на застывших в диком танце ведьм — так перекручены и выгнуты были их ветви. Озеро обмелело и помутнело. Вместо рыбы здесь теперь водились разве что жуки-плавунцы.

— Вот ее могила, — сказал Рок, указывая на маленький холм, обложенный зеленым дерном.

Над холмом на берегу озера не было никакой надписи, никакого знака, говорившего, что земля не пуста, но Совейз знала, что Кешмет не лжет. Тело Данизель покоилось в безвестной могиле, никто не позаботился о том, чтобы кто-то помнил о ней, даже Азрарн — видимо, потому, что не смог уберечь эту прекрасную плоть от безвременной гибели. Впрочем, разве руины Белшаведа не были надгробием, которое он воздвиг над могилой своей возлюбленной? Но саму могилу, вероятно, не посещал никто и никогда.

Совейз вспыхнула щеками, повернулась и пошла прочь от могилы. Но не пройдя и трех шагов, остановилась, тяжело вздохнула и вновь подошла к холму. Сев подле, она положила обе ладони на зеленый дерн — единственное пятно жизни посреди всеобщего запустения. Путешествуя по горам и болотам, она позаботилась одеться как опытная странница — в высокие сапоги, в замшевые штаны и куртку — и потому не было ничего удивительного в том, что на поясе у нее висел кинжал.