Но поскольку кобыла, несмотря на все недостатки характера, оказалась резвой и выносливой, король решил оставить ее в своих конюшнях. И вскоре забыл о ней за иными делами. Но однажды утром, увидев в окно резвящихся на дворе жеребят, он послал за своим старшим конюхом и спросил у него, как себя чувствует новая кобыла.

«Ах, государь, она умерла. Она оказалась беременна, и плод вышел раньше срока, вперед ножками, разорвав ей брюшину и нанеся множество ран. А если бы этот жеребеночек выжил бы, он стал бы настоящей драгоценностью твоих конюшен, повелитель! Даже недоношенный, он был такой сильный и большой! Но мы не смогли выкормить его. И какая жалость, что ты скакал на нем всего один раз, да и то, когда он был еще в утробе своей матери!»

Услышав эти слова, добрый король Кураб сделался бел, как полотно. Подняв руки, он снял со своей головы корону, стянул с шеи драгоценную цепь правителя города и ссыпал в шкатулку самоцветные перстни со своих рук. «Грехи мои нагнали меня, — сказал он. — Проклятие моей матери исполнилось, как она и хотела.» И он призвал своих слуг и снял с себя тяжелые расшитые золотом и каменьями одежды, снял даже башмаки. И, взяв с собой один только остро отточенный кинжал, он вышел из своего дворца, один, без свиты, в рваных обносках и босиком. Весь город в страхе и оцепенении смотрел, как он вышел к темной реке, на которую вечно глазели каменными зрачками белые кошки.

Кураб не хотел дожидаться неминуемой смерти, ибо слишком часто он обрекал на смерть других или убивал сам. И он рассудил, что смерть от собственных рук будет для него наименьшим из всех зол. Он перерезал себе горло и был уже мертв, когда его тело упало в холодную темную воду.

А те, кто смотрел за этой казнью — а было их множество сотен — заламывали руки в ужасе и изумлении, ибо они не понимали, почему их повелитель решил внезапно лишить себя жизни. Но никто не кинулся к нему, чтобы вырвать оружие из рук, никто не остановил его, и никто не проронил ни слезинки.

8

Возможно, вся история о спине жеребца являлась выдумкой от первого до последнего слова. А, быть может, в ней содержалась лишь часть правды. Король Кураб мог просто бояться жеребцов — в легенде не говорилось, насколько искусный он был наездник. К тому же, оставалось неясным, почему он внезапно взял и зарезался, если после того, как он прокатился на спине не рожденного жеребенка, так ничего и не произошло. Возможно, для его самоубийства были гораздо более веские причины, о которых знал он один.

Так или иначе, он лежал, где упал, на мелководье, уткнувшись лицом в песок, окрашивая струи реки в алый цвет свежей крови.

Его смерть видело несколько тысяч народа — кто выбежал из города на берег, кто смотрел с высоких крыш или с городских стен. Иные забрались на пристань или влезли на мачты пришвартованных к пирсу барок, чтобы получше разглядеть рану бывшего правителя страны. Весть в единый миг облетела все дома, а к вечеру о самоубийстве знали уже по всему Неннафиру. «Неужели это правда? — вопрошали все в один голос. — Зачем ему-то было убивать себя? Он имел все на свете — богатство, славу, власть. Да у меня вдесятеро больше причин для смерти, чем у него!»

Но мертвец не слышал этих криков. А если и слышал, то не подавал виду. Он по-прежнему покачивался лицом вниз на мелководье.

И кто-то сказал: «Он был плохим господином. Но тот, что придет за ним, может оказаться худшим.»

Кураб оставил много сыновей и дочерей от множества жен и наложниц. Иные его отпрыски были еще совсем детьми, иные — уже взрослые. Старшим исполнилось двадцать пять и даже больше. И любой из его старших сыновей мог претендовать на трон и власть. Равно как все остальные могли оспаривать их старшинство.