— А передачу вы слышали? — нетерпеливо продолжал расспросы Дмитрий.

— Соседи рассказали, — кивнула Катя. — Потому и радио не выключаю, говорят, повторение обещали.

Хорошая жена была у Юры Лукина. Спокойная, светлая. На нее и смотреть приятно, не шалашовка какая-нибудь вроде постоянных знакомых Кононыкина. С женщинами ему вечно не везло. То фанатка подвернется, которая со спартаковскими болельщиками пол-Европы проехала, то панкушка с гребнем поперек головы из перехода на Старом Арбате, а в последний раз вообще попалась наркоманка со стажем, сначала все Димкины сбережения иа ацетонку пустила, потом книги продавать стала, а через некоторое время выяснилось, что она еще и у гостиницы «Москва» постоянно подрабатывает. Из-за этого у Кононыкина вышел нехороший скандал с ее сутенером, благо без поножовщины обошлось. А могли бы запросто пырнуть!

На Катю хотелось просто смотреть. Тихая и спокойная она была, как лесная речка.

— Можно я у вас посижу? — попросил Кононыкин.

— Чай пить будете? — спросила Катя. По радио раздавались заунывные вздохи и плач. Неожиданно наступила пауза.

— Вы слушали музыкальную поэму Альфреда Шнитке «В геенне огненной», — объявил диктор. — Слушайте музыкальную пьесу Вивальди «Плач по христианским мученикам».

На взгляд Кононыкина, различия между только что звучавшими вздохами и теми, что начали звучать после объявления диктора, не было. Не плач слышался по радио, а стон. Причем стонали эти самые мученики.

В распахнутое окно слышались голоса. В одном из говоривших Кононыкин без труда узнал Акима Поликратова. Неутомимый сплетник уже был по соседству.

— Ну уволили меня за прогулы, — горячился Аким. — Так ведь сам знаешь, мне все равно больше там ходу не было. Я ж за критику пострадал, Степаныч, ты что, не помнишь?

— За сплетни тебя уволили, — сипло сказал собеседник Поликратова. — Помню, какие ты сплетни про начальника и секретаршу распускал! Его даже жена тогда-бросила, насилу помирили!

— Так ведь правду говорил, — ахнул Поликратов. — Правду же, Степаныч! Я ж такой, я всегда за правду стоял! Ты и напиши коротенькую такую характеристику, правдолюб, мол, за то и страдал от начальства.

Катя подошла к окну и захлопнула его.

— Бывают же такие… — неприязненно сказала она.

На клеенке стола стояла сахарница, блюдце с куском масла и еще одно — с домашним сдобным печеньем.

Чай был горячим и вкусным. Чувствовалось, что к нему примешаны какие-то травы. Да и печенью не знавший сладости домашнего уюта Димка Кононыкин уделял должное внимание.

— Вы есть хотите? — спросила Катя. — А то я сегодня пиццу делала, а тут такое…

— Спасибо, — гордо отказался Кононыкин. — Я сыт. «И разговаривает по-человечески, — подумал он. — Анджелка сроду не могла двух нормальных слов сплести. «Закумарим? — спрашивала она. — Мне догнаться надо». Все у нее было жаргонным: ширево, капуста, малешница, целяк, косяк, крутизна. Не женщина, а Эллочка-людоед-ка. И ведь я с ней жил!» — внезапно ужаснулся Кононыкин. На душе у него от этой мысли стало пусто, одиноко и светло, как бывает в коридоре студенческого общежития в период летних каникул.

— Катя, — спросил он. — А что вы думаете о происходящем?

— Ничего, — ответила та. — А что об этом можно думать? Жалко только, что все так быстро заканчивается. Правда?

Кононыкин пробормотал что-то невнятное.