Над Россошками катились шуршащие волны.

— Саранча, — сказал Ворожейкин. — Значит, завтра придет время Зверя.

Где-то на окраине Россошек взвизгивающе ожила и смолкла гармонь, потом кто-то растянул мехи и пьяным, но сильным голосом затянул;

За лесом солнце воссияло, Там черный ворон прокричал, Прошли часы мои, минуты, Когда с девчонкой я гулял. Прошли часы мои, минуты, Когда с девчонкой я гулял. Когда с девчонкой я гулял.

— Странное дело, — горько сказал Ворожейкин. — Людей через два дня ждет что-то страшное, а они поют. Вы знаете, Дима, я это наблюдал еще во Вьетнаме. Когда людей много, они почти не боятся. Откуда это?

Кононыкин прошел к своей постели.

— Знаете что, — негромко проговорил он, — ложитесь спать, Никанор Гервасьевич.

— Не могу, — сказал тот. — Не могу. Я завидую Николаю, у него прекрасная нервная система. И у вас отличная нервная система, Дима. А я вот не могу. Казалось бы, шестьдесят пять, жизнь прожита. Ну чего мне еще? А вот жалко.

— Спокойной ночи, — сказал Дмитрий. — Отнеситесь к этому как к очередной боевой операции. И все будет нормально.

— Я ведь и не жил еще, — сказал Ворожейкин. — Суворовское училище окончил, потом — армия, Вьетнам, после демобилизации военпредом работал в Нижнем Новгороде. Думал, на пенсии поживу. Нет, не получилось. В пятьдесят лет подвел баланс. К сожалению, он оказался отрицательным. В пятьдесят лет я ничего не имею. Родственники умерли, жена ушла, детей у нас не было, интересной работой я так и не обзавелся. В общем, оказался банкротом по всем статьям. Грустно, верно? Вот и увлекся уфологией, думал, единомышленники мне заменят все, чего я никогда не имел. Вы спите, Дима?

— Сплю, — сердито сказал Кононыкин. — И вам советую. С такими мыслями… — Он не договорил и нapo чито громко зевнул.

— Спите, спите, — сказал Ворожейкин. — Вы уж меня извините, это я так, стариковская блажь.

«Спите…» Кононыкин заснуть не мог. После стариковских размышлений его тоже потянуло на философию. Ну что он видел в этой жизни? Нет, помотался по стране он в свои тридцать два года достаточно. Считай, половину страны исколесил. Да что половину, скромно это было, пожалуй. Но ведь не в путешествиях дело. Человека определяет устроенность в жизни, а этой вот устроенности у Димы Кононыкина не было. Была комната с подселением и минимумом мебели, но с прекрасной библиотекой — пока Анджела книги на наркоту менять не стала. Была куча знакомых, которых нельзя назвать друзьями. С Димкой Холодовым сошлись близко, да убили Димку. А семьи не было. Были девицы, попытки создать нечто похожее на семью, но, надо честно признать, не шибко удачные. И детей не было. А может, это и к лучшему, волноваться не о ком. Мать Кононыкина умерла, отца он с рождения не знал. Правда, где-то жила тетка, но в жизни ее Кононыкин видел всего два раза, и, надо сказать, впечатления она на него не произвела.

Он перевернулся с боку на бок, кровать под ним заскрипела.

Ворожейкин по-прежнему сидел у окна и курил. Красный огонек медленно плясал на фоне мутного серого окна.

— Как земля производит растения свои и как сад про-изращает посеянное в нем, — вдруг звучно произнес отец Николай, — так Господь проявит правду и славу перед всеми народами…

Затаив дыхание, Дмитрий ждал, что святой уфолог, как он про себя называл Николая, скажет еще что-то, но тот всхрапнул яростно и громко, после чего тихо засопел.