— Это должен быть не мой выбор, а твой, — ответил монах. — Если тебе невыносимо тяжело жить с этими увечьями, ты знаешь, как приготовить себе питье и покончить со всеми печалями. Я не стану тебе препятствовать, хотя мне будет очень жаль, если ты так поступишь.

В ответ девушка заплакала. Ведь она любила жизнь, как и большинство смертных, не знающих ни свободы, ни счастья в мире.

Монах попытался утешить ее и сказал:

— Сядь, я расскажу тебе кое-что. Ты знаешь о себе далеко не все, и поэтому ты не можешь по-настоящему понять свое горе. Я все расскажу тебе. Потом ты сама решишь, что тебе делать.

И отшельник рассказал девушке всю историю со времени владычества Зорашада до прихода князя демонов, о том, как король нашел амулет, и о мертвой няньке и изуродованном ребенке. Неизвестно, откуда он узнал правду. Возможно, что-то он услышал из разговоров деревенских жителей. О происхождении ребенка говорил и золотой ножной браслет, и королевская рубашка, в которую была завернута девочка. Вероятно, отшельник воспользовался и другими способами, чтобы узнать правду. Тем не менее он знал все и поведал об этом девушке.

Монах закончил рассказ, и некоторое время они сидели молча. Затем девушка произнесла:

— Значит, я тринадцатая дочь мертвого тирана. А что стало с городом Зоядом?

— Зояд восстановлен из руин.

— Кто же правит во дворце тирана?

— Король, сын одного из шестнадцати королей, восставших против Зорашада.

— Королевский сын, — пробормотала она. — Сдается мне, что тот человек, который разговаривал со мной сегодня, один из них. Может, это и был тот, кто здесь правит?

На это монах ничего не ответил.

Дочь Зорашада изменилась, да иначе и быть не могло. Жизнь ее по-прежнему оставалась спокойной, она по-прежнему помогала монаху и никогда больше не говорила о своей боли. Но ее непосредственность и жизнерадостность исчезли. Когда она смотрела на что-нибудь красивое — например, на лист дерева, на грациозного дикого зверя, на небо, — глаза ее становились пустыми, и в них светился лишь странный неутоленный голод. И даже тогда, когда над землей поднималась луна, лицо девушки больше не выражало ни обожания, ни восхищения. Когда времена года меняли цвет лесам и холмам, она лишь отмечала: «пришла зима» или «наступило лето». И ничего больше. Теперь девушка носила маску из материи, которая скрывала ее лицо, оставляя открытыми лишь брови и глаза, и надевала перчатки на свои искалеченные, но ловкие руки.

Когда умер старый монах, вместе с ним умерла и часть души дочери Зорашада. Девушка потеряла цель в жизни. Монах спокойно ушел из мира, а она осталась жить со своей болью. Она поплакала на его бездыханной груди, похоронила его, а потом долго безмолвно стояла в одиночестве у его могилы.

В течение нескольких месяцев после его смерти почти никто не приходил к пещере с просьбой об излечении. Наведывались лишь жители отдаленных деревень. В день похорон на склон холма пришла женщина с больным младенцем на руках. Навстречу ей вышла странная девушка в маске, с огненно-рыжими волосами. Увидев ее, женщина отскочила, вскричав:

— Нет, нет, не ты, где монах?

— Он умер. Но я унаследовала его познания… и чувство долга, — добавила девушка, поскольку сострадания почти не осталось в ее душе. — Это ребенок? Я могу помочь ему…

Но она интуитивно поняла, с кем имеет дело. Сквозь маску, невзирая на тихий голос, женщина почувствовала уродство и горькое недружелюбие девушки. Она вскинула руку, словно защищаясь, и убежала. Это происшествие нанесло дочери Зорашада новую рану, еще больше разбередив старую. Не то чтобы она почувствовала отвращение к себе, скорее поняла, как ей не хватает монаха.