У остальных был такой вид, будто их неожиданно разбудили. Поп, отец Клейн, про которого я уже даже и не мог понять, настоящий он священник или фальшивый, говорит:

— Простите меня, грешного, Митч, но что это за вино ваши люди подавали за ужином? Голова раскалывается, просто раскалывается… Ваша светлость, зачем вы звали меня сюда? Я уже немолод, мне тяжело…

Летиция прыснула и говорит:

— Ах, мы просто хотели попросить вас благословить нашу помолвку тут, в океане.

Отец Клейн сморщился и возразил:

— Ну что за фантазии на грани греха, милая госпожа! Прости мне Бог, если бы это ужасное вино не ударило так мне в голову, я бы ни за что не согласился на такие глупости. Завтра, дети мои, — "Добрые!" — хихикнула Летиция, — завтра, в часовне, а не в этом капище… Я пойду прилягу с вашего позволения, ваша светлость…

И потащился вверх по лестнице. Я явственно видел, что ему очень худо: он постанывал, тер виски и не вполне твердо держался на ногах. Мне стало почти жаль его; я даже не стал упоминать о перстне святого Эрлиха.

Те же, кто остался в подземелье, так со мной возились, будто я был смертельно болен. Их, похоже, мучили какие-то смутные догадки, вроде следов кошмара — они казались виноватыми и слишком передо мной заискивали. Летиция хихикала, а я решил сделать вид, что все идет вполне нормально.

Как обычно.

Когда мы — мы с Летицией и наша княжеская свита — покидали подземелье, русалки тоже оставили свой наблюдательный пункт около иллюминатора, правда, весьма неохотно. Идти по лестнице мне оказалось совсем не просто — рука болела ужасно, голова кружилась, тошнило — зато меня обнимала Летиция. Так очаровательно изображала сестру милосердия, что глупо было раскисать и хныкать в ее очаровательном обществе.

Пока мы поднимались, тритон сидел у меня на плече. Меня несколько удивляло, что это хладнокровное существо в тот момент потеплело настолько, что его тельце грело меня через Митчев плащ. Я подумал, что проглоченные ужасные артефакты влияют на пищеварение маленьких демонов не очень благоприятно — может, у него жар? Все разъяснилось на поверхности земли.

Шторм кончился. Ночь стала тиха и свежа, а вокруг Старшей луны сияли звезды величиной с горошину. Воздух так благоухал океаном, что я опьянел от этого запаха. И пока я жмурился и мотал головой, пытаясь немного привести себя в порядок, случилось…

Право, друзья мои, я уже решил, что запас чудес на эту ночь исчерпан. Теплое давление тритончика на мое плечо вдруг оборвалось. Я открыл глаза — и увидел громадного… как бы сказать, господа? Чудовищно громадного, достающего точеной серебристой головой до площадки сторожевой башни, крылатого, с сияющими глазищами — голубыми, господа! Каждая его лапа была не меньше звездолетного амортизатора, а когти на этих лапах — числом шести — опаловые кривые острия почти в человеческий рост. И он нагнул ко мне свою голову, всю в серебряных шипах и потянулся к моему лицу — будто захотел поцеловать…

Кто? О, я разве не сказал, кто, государи мои? Ах, глупая рассеянность! Мне хотелось бы сказать — дракон, но это был мой тритончик, невероятно выросший, изменившийся до неузнаваемости, заимевший крылья, стальные клыки, серебряные рога — но мой тритончик без сомнения.

Именно поэтому зрелище поразило меня, но ни на миг не испугало. Я просто погладил его нос в прохладной серебряной чешуе, так что милый зверь зажмурился от удовольствия — и спросил Летицию:

— Ци, ангел мой, это, вероятно, совершенное дилетантство, но ты не могла бы объяснить…

Летиция так расхохоталась, что согнулась пополам — это весьма удивило свиту, и без того достаточно шокированную явлением серебряного дракона.