Это была замечательная минута, когда я сидела со скипетром в правой руке и державой в левой и принимала присягу высших лиц в государстве, каждый из которых обещался жить и умереть за меня.

По всему аббатству разнеслись возгласы: «Боже, храни королеву Марию!»

Я была действительно их королева.

ВОССТАНИЕ

– Знаю, знаю. Но не идите так быстро. Не надо. Ощупывайте дорогу, прежде чем сделать шаг. Не меняйте все сразу.

– Но я хочу, чтобы в церквах служили Мессу.

– Это… конечно. Но не спешите с Римом… еще не время.

Не он один предупреждал меня. С тем же приходил и французский посол де Ноайль. Ему я не доверяла. Ходили упорные слухи, что этот хитрец и интриган больше шпионил, чем выполнял обязанности посла. Все послы, как известно, занимаются шпионажем, но де Ноайль перешел все допустимые границы. Мне было известно, что моя близость к Испании приводит его в бешенство. Симон Ренар, доверенное лицо императора, был также его послом. И де Ноайль изо всех сил старался нас поссорить, потому что Франция и Испания были извечными врагами. Если бы французы прослышали о моем возможном браке с Филипом испанским, они постарались бы сорвать его любым способом.

В тот момент у де Ноайля с Симоном Ренаром разногласий не наблюдалось. Как Франция, так и Испания хотели, чтобы Англия вернулась под крыло Рима, но они предвидели, что в стране могут возникнуть беспорядки, если это будет сделано без достаточной подготовки. У всех перед глазами был пример королевы Джейн Грей, правившей всего девять дней. Понимая, сколь непрочно мое положение и сколь накалена обстановка в стране, они видели, что Елизавета может этим воспользоваться.

Поэтому меня предупреждали, чтобы я не слишком афишировала свою приверженность Папе.

Одним из тех, кто поддерживал мое стремление поскорей вернуться под эгиду Рима, был Гардинер. Но его поддержка мало что значила – я не забыла, как он в свое время ни словом не возразил против решения отца объявить себя Главой церкви. А теперь он был на стороне нового хозяина. Протестанты, не слишком воодушевленные тем, что Гардинера выпустили из тюрьмы, прозвали его Двуликим Янусом и Перевертышем.

На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.

Я хотела, чтобы члены Парламента знали о моем намерении смягчить существующее законодательство. Жестокость, с какой правил мой отец, искалечила многие судьбы, и я собиралась принять более милосердные законы.

Большим утешением для меня была переписка с Реджинальдом, который наверняка был в курсе всего, что происходило в Англии.

«Мне казалось, – писала я ему, – что все можно сразу изменить, что сделать это будет просто. Но меня предупредили, чтобы я не торопилась. Посол императора, в частности, предостерег меня от решительных мер. Народ еще не готов к резким переменам. Надеюсь, Вы не считаете мою медлительность предательством. Я никогда не откажусь от своей миссии, верьте мне, но пока не решаюсь всенародно объявить о своем намерении».

Как мне недоставало умного, всепонимающего Реджинальда! Я грезила о том, чтобы он был моложе и мы были бы вместе.

Брак с Филипом не вызывал во мне энтузиазма. Что он за человек? Говорили, что, в отличие от своего отца, он не обладает острым умом. Ничего удивительного – ведь император Карл был самым мудрым правителем своего времени.

Говорили также, что Филип очень религиозен, но это не мешает ему вести разгульный образ жизни; что он человек очень чувственный, неравнодушный к женскому полу. Последнее особенно меня настораживало. Он был однажды женат – на Изабелле Португальской, от которой у него был шестилетний сын Дон Карлос.