Когда вечером они добрались до последней остановки в пути, вода в ванне была такой горячей, что даже Сантэн, наслаждавшаяся водой той температуры, при которой варят омаров, вынуждена была подлить холодной воды, чтобы можно стало терпимо. Шампанское «Krug» замечательного урожая 1928 года, светлое, охладили так, как ей нравилось, – чтобы на бутылке появилась изморозь. И хотя лед был, Сантэн не допустила варварство и не позволила поставить бутылку в ведерко с ним.

«Холодные ноги, горячая голова – плохое сочетание и для людей, и для вина», – учил ее отец. Как всегда, она выпила всего один бокал. Потом пришел черед холодного легкого ужина, который подготовил для нее и оставил в холодильнике Твентимен-Джонс: еды, подходящей для жары и такой, какую, он знал, любит Сантэн – сочного белого мяса скальных омаров из холодного Бенгельского течения, спрятанного в колючих красных хвостах, и салата из овощей, росших на прохладном высокогорье Виндхука: хрустящие листья латука, алые помидоры и острый, ароматный синий лук; наконец, в качестве последнего штриха шли трюфели, выкопанные в пустыне цивилизованными бушменами, которые пасли молочный скот. Сантэн ела трюфели сырыми, и ей казалось, что у соленых грибов вкус Калахари.

Выехали они в полной темноте задолго до рассвета, а на восходе солнца остановились и сварили кофе на костре из веток верблюжьей колючки; зернистая красная древесина горела ярким синим огнем, придавая кофе своеобразный деликатный вкус. Позавтракали тем, что приготовил повар на станции, запили отдающим дымком кофе и полюбовались тем, как восходящее солнце окрашивает небо пустыни в бронзу и золото. Потом поехали дальше. Солнце, поднимаясь все выше, постепенно лишало землю красок, придавая всему серебристо-белый оттенок, словно присыпая пеплом.

– Остановись! – неожиданно приказала Сантэн. Когда они поднялись на крышу «даймлера» и посмотрели вперед, Шаса удивился:

– Что это, мама?

– Разве ты не видишь, chеri? – Она показала. – Вон там! Над горизонтом.

Что-то плыло в небе, еле различимое и неземное.

– Оно стоит в небе! – воскликнул Шаса, разглядев наконец.

– Гора, плывущая в небе, – прошептала Сантэн. Всякий раз при виде этого чуда она дивилась и пленялась им, как в первый раз. – Место Всей Жизни.

Название горы она произнесла по-бушменски.

Они поехали дальше. Очертания горы ставились все более четкими и превратились в крутые горные хребты, разделенные лесными массивами деревьев мопани. Местами в хребты вторгались глубокие ущелья. На других участках высокие горы, поросшие яркими лишайниками, сапфирово-желтыми, зелеными и оранжевыми, оставались монолитными.

Под одним из крутых массивов находилась шахта Х’ани. От такого соседства здания казались незначительными, неуместными.

Сантэн просила Твентимен-Джонса сделать эти строения как можно менее заметными, конечно, не в ущерб производительности, но он сумел выполнить ее указания только до определенной степени. Обнесенные изгородями поселки черных рабочих и участки для выдерживания породы занимали обширные площади, а стальные башни с подъемниками промывочного оборудования поднимались высоко, как нефтяные вышки.

Однако причиной наибольших разрушений стали прожорливые паровые котлы, которые, как Сатана в аду, постоянно требовали горючее. Чтобы утолить этот голод, пришлось вырубать леса в долинах, и на месте высоких деревьев с серой корой теперь рос неряшливый, невзрачный подлесок.

Когда они выбрались из пыльного «даймлера» перед административным зданием с тростниковой крышей, их ждал Твентимен-Джонс.

– Поездка прошла хорошо, миссис Кортни? – спросил он, мрачный от радости. – Вы, наверно, захотите отдохнуть и помыться.