Выше и выше поднималась белая юбка – и никак не могла добраться до паха. Ноги девушки, казалось, уходят в бесконечность, как железнодорожные рельсы в пустыне, которые все тянутся, тянутся, но никогда не встречаются. Шаса задохнулся и рывком сел на матраце, вдвое согнувшись над своим летающим кулаком, и это произошло – резко, болезненно, словно ему в кишки вогнали штык. Шаса вскрикнул и упал на подушки.

Хитрое, улыбающееся веснушчатое лицо Анализы исчезло, мокрый перед пижамных штанов становился ледяным, но у него не было сил снять их.

Когда слуга с подносом (кофе и блюдо жестких сладких сухарей) разбудил его, Шаса чувствовал себя утомленным и измученным. Снаружи было темно. Он перевернулся на другой бок и закрыл голову подушкой.

– Мадам ваша мамушка велела мне ждать, пока вы не встанете, – мрачно сказал слуга-овамбо, и Шаса поплелся в ванную, стараясь скрыть сухое пятно на пижаме.

У входа в бунгало его ждал конюх с оседланным пони. Шаса пошутил и посмеялся с конюхом, погладил пони, потерся с ним лбами и легонько дунул ему в ноздри.

– Толстеешь, Пресвитер Иоанн, – сказал он пони. – Придется погонять тебя с клюшкой для поло.

Он сел в седло и поехал короткой дорогой, вдоль трубопровода, огибающего холм. По трубе воду от источника у холма подавали на шахту и к промывочному оборудованию. Шаса миновал здание насосной станции и ощутил укол вины из-за своего ночного прегрешения, но тут рассвет озарил равнины под холмами, и он забыл обо всем, глядя, как вельд оживает и приветствует солнце.

Сантэн приказала не трогать лес по эту сторону холмов, и здесь возвышались деревья мопани, стройные и величественные. В зарослях ниже по склону кричал выводок франколинов, мимо носа пони проскочила серая южно-африканская антилопа, возвращавшаяся с водопоя. Шаса рассмеялся, когда пони деланно шарахнулся.

– Прекрати, старый шут!

Он свернул за холм, и контраст показался ему угнетающим. Вырубленный лес, шрамы разработок на склоне, безобразные квадратные железные постройки и похожие на скелет фермы промывочного оборудования.

Шаса пятками тронул пони, и последнюю милю они проскакали, добравшись до главного транспортного узла, как раз когда старый «форд» Твентимен-Джонса с включенными фарами выехал из поселка.

Твентимен-Джонс, выходя, взглянул на часы, и опечалился еще сильнее: Шаса пришел на три минуты раньше срока.

– Бывали когда-нибудь на откатке, мастер Шаса?

– Нет, сэр.

Он хотел добавить: «Мама не разрешала», но почему-то это показалось ему лишним, и он впервые ощутил тень недовольства из-за вездесущего и подавляющего присутствия матери.

Твентимен-Джонс провел его к началу откатки и познакомил с бригадиром.

– Мастер Шаса будет работать с вами, – объяснил он. – Обращайтесь с ним, как всегда обращаетесь с молодым человеком, который когда-нибудь станет вашим управляющим, – пояснил он.

По лицу Твентимен-Джонса невозможно было понять, когда он шутит, поэтому никто не рассмеялся.

– Раздобудьте ему жестяную каску, – приказал Твентимен-Джонс и, пока Шаса приспосабливал ремни каски, отвел его к подножию крутого утеса.

В подножие утеса уходил наклонный туннель – рельсы под углом в сорок пять градусов спускались в круглое отверстие и исчезали в темной глубине. У начала рельсов стояла цепочка вагонеток. Твентимен-Джонс провел Шасу к первой, и они вдвоем забрались в стальной кузов. За ними двинулась смена: дюжина белых надзирателей и сто пятьдесят черных рабочих в рваных пыльных комбинезонах и шлемах из блестящего некрашеного металла; все они смеялись и шумно возились.

Паровая лебедка загремела и засвистела, цепочка вагонеток дернулась вперед и, раскачиваясь и кренясь, устремилась по рельсам вниз под крутой наклон.