Надев длинную льняную рубаху, иду по дому, по-прежнему шаркая ногами в дурацких пушистых тапках. Зеваю, потягиваюсь, почесываюсь. Кофе хочу. Хочу много, много кофе. И пусть этот напиток лучше на запах, чем на вкус, все равно я его люблю. Потому что мой дракон его любит.

В кухне возится какая-то женщина. Такая уютная, домашняя, заботливая женщина.

- Проснулись, лежебоки? - спрашивает она, не оборачиваясь. - Пирожок будешь? - и машет рукой куда-то в сторону большой, одуряюще пахнущей миски.

Я сажусь возле миски, обнимаю ее, теплую, грею об нее ладони и спрашиваю:

- Мама, ты счастлива?

- Конечно! - отвечает мне она, эта женщина. Убежденно отвечает, из глубины души.

- И я. Очень.

Так мы и сидим: я обнюхиваю пирожки, пытаясь по запаху угадать, с чем они. А мама, сдерживая смех, смотрит на меня: что, Ватсон, элементарно - или все-таки спросите у специалиста?

Это маленький мир. Но в нем есть все, о чем можно мечтать. И я не хочу никуда отсюда уходить. Мне, наоборот, хочется застыть здесь, в этом утре, словно в янтаре. Ну почему, почему мне нельзя остаться?

- Мама, я не хочу... - пытаюсь я объяснить то, чего и сама не понимаю.

- Да знаю я! - качает головой мама. - Все равно ведь убежишь! Непоседливый ты ребенок...

- А куда мне нужно, мама? - беспомощно выпытываю я.

- К реке. Тебе нужно к реке.

- Может, не сегодня?

- Вчера ты тоже так говорила.

- Вчера? - я открываю рот, но голоса у меня нет. Пропал.

- И вчера, и позавчера, и месяц назад... - Она отворачивается. Ей грустно. Из-за меня.

Дверь отворяется. На пороге стоит он. Обводит нас взглядом и спрашивает:

- Ну что, опять?

- Опять, - вздыхает мать.

Эти двое знают что-то, чего не знаю я. Мне от этого неуютно. И я, прячась от нахлынувшего уныния, надкусываю пирожок. Мне в рот брызжет горький, будто воспоминания, сок. Я захлебываюсь этой отравой, этой концентрированной болью, этим опытом прожитых лет. Мне больше не двадцать лет. Я больше не девчонка, влюбившаяся первый и последний раз в жизни, счастливо и навсегда, я даже не человек. Я отражение в воде. В черной воде, пахнущей кровью.

Зато у меня есть память о нескольких неделях возвращенного счастья. Счастья, какое возможно только в памяти. Потому что в действительности все было совсем иначе. Все было отравлено и опоганено куда раньше. И я не могла унести это воспоминание с собой, словно драгоценность. Настоящее воспоминание - оружие, нанесшее мне первую рану. Убившее мои надежды. Убившее и меня - вот эту безмятежную, наполненную тихим счастьем меня.

Я смотрю на свои руки: по ним ползут вены, точно червяки под кожей, татуировки, точно струи черной воды, руки юной девушки исчезают, превращаются в руки Старого Викинга, в руки Хитрой Дряни, в руки, которые все помнят не хуже мозгов, которые сами знают, как управляться с оружием, вон оно висит у двери на крючке, невинно так висит, не бросаясь в глаза, поджидая своего часа, уверенное, что его срок настанет, да уже настал, мне пора, я не могу остаться, прости меня, мама, и ты прости, я не могу остаться, никогда не могла, ты же знаешь, это не потому, что я не любила тебя...

Когда тебе снится сон об идеальной жизни, которая могла бы случиться с тобой, если бы краеугольные камни судьбы оказались другой формы, жизнь не всегда воспринимается как пытка. Да, она - не продолжение чудесной грезы, но она еще способна на подарки. И я не буду ее укорять. Я просто приму все, что она мне дает, - приму и пойду дальше.

Потому что если тебе есть, ради чего просыпаться даже после самых лучших снов, - значит, жизнь стоит того, чтобы к ней вернуться.

Меня ждет река.

У берега, подпирая спиной ствол плакучей ивы, стоит броллахан.