— Теперь вы поняли, почему я не праздную Рождество, — докончил он.

Поняла, и даже слишком ясно. Поэтому едва не заплакала снова.

Нет, нужно справиться с этой слабостью… Она должна стать жесткой, несгибаемой и безразличной ко всему.

Совсем как барон. И поскольку сейчас было самое время упомянуть о просьбе Томми, она робко пробормотала:

— Видите ли, мой брат воспитывался в несколько иных… традициях.

— Неужели? — усмехнулся барон, подняв бровь. — Хотите сказать, что намереваетесь праздновать Рождество?

— Разумеется, если все еще будем здесь.

— А для этого необходима елка?

— Именно, — вздохнула Ларисса.

— Так и быть. Нельзя лишать мальчика привычных развлечений.

— Спасибо. Мы поставим ее в этой комнате, если вы не хотите в гостиной.

— Чепуха, вы все прекрасно придумали.

— Нам понадобятся украшения. Они хранились на чердаке…

— Я пошлю за ними.

— Вы очень добры.

— Нет, дорогая Ларисса, — снова расхохотался он, — доброта отнюдь не может считаться свойством моего характера.

И вчера он подверг себя нелегкому испытанию: прижимать ее к себе, ощущать жар и трепет упругого тела и отпустить без единого поцелуя! Она словно создана для его объятий. Он не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной.

Ее слезы и печаль были неподдельными: он ни секунды в этом не сомневался. Просто не считал их уместными. Пока. Поэтому они не слишком на него подействовали. Винсент не разделял ее опасений, что отец не вернется. Поэтому время дорого. Жизненно важно совратить ее раньше, чем появится Аскот.

Думай он иначе, вряд ли стоило бы идти вперед. Падение дочери убьет отца. Если же тот мертв, вся тяжесть совершенного греха падет на Лариссу — мысль, от которой он старательно отгораживался. Правда, вряд ли она останется без мужа: такая красавица долго в девушках не проходит.

Какая жалость, что ее отец оказался таким негодяем. Удивительно только, как ему удалось вырастить такую заботливую, искреннюю, чистую дочь. Интересно, а сын такой же, как Ларисса, или все дело в материнском воспитании, которого был лишен мальчик? Винсент узнал из отчета, что жена Аскота умерла вскоре после рождения Томми. Но Лариссе в то время было восемь лет, и девочка уже успела приобрести лучшие качества своего пола, находясь под влиянием родной матери.

Вчера вечером она так и лучилась состраданием. Он и не представлял, каким несчастным может показаться его детство на взгляд постороннего человека. Важно, что он пережил все эти годы, а потом почти забыл… Даже воспоминания не приносили с собой знакомых ощущений боли и одиночества, когда-то спрятанных в самых дальних уголках души, чтобы выжить и идти дальше. Но она увидела, почувствовала все это и плакала. Плакала о нем.

Винсент вчера сказал ей правду, но далеко не всю. Никому он не расскажет о том, сколько ночей рыдал в подушку, пока наконец не засыпал, совершенно обессиленный, в полной уверенности, что сам виноват в необъяснимом равнодушии родителей. А мучительная тоска, изводившая мальчика, когда тот стоял у окна, глядя вслед экипажу, увозившему родителей и Альберта! Каждый раз, сталкиваясь со старшим сыном, они старались побыстрее от него отделаться и вернуться к привычным развлечениям. Никогда, никогда его матери не приходило в голову обнять сына или хотя бы погладить по голове.

Но теперь Винсенту было совершенно все равно, потому что вот уже много лет он не давал воли чувствам. Сердце окаменело: должно быть, сыграл свою роль инстинкт самосохранения. Но барона до сих пор поражало, что Ларисса способна переживать из-за человека, которого считала своим врагом.