Уилл прислушался к брату, в душе считая его провидцем. Да, С — это Сьюзан, его отрада, его маяк в океане похоти и разврата. Итак, решено, своего сына он назовет Хам, нет, лучше Гамнет. Подумать только, ведь всего несколько месяцев тому назад и сам Уилл находился в шкуре бедняги Олоферна, учителя из той непристойной книжки Рабле. Поэтому свою вторую дочь он назовет Юдифь, то есть по-английски Джудит.

— Послушай, — спохватился Уилл. — А сама мать, Энн? Моя жена, как она?

— Хорошо. Очень хорошо. Но слышал бы ты, как она орала.

— Ну, это ясное дело. — Уилл злорадно усмехнулся. — Так и должно быть. А теперь идем и проведаем мамашу и двойняшек. — Они запахнулись в плащи. — Так сказать, засвидетельствуем им наше почтение. — И они вышли на улицу, под потоки проливного дождя…

Для нас же с вами сейчас самое время (так как первая бутылка уже почти пуста), подобно Ною, выпустить голубя на поиски земной тверди… Впрочем, чем эта история закончится, нам еще только предстоит узнать. Всему свое время. В Стратфорде Уилл уже исчерпал себя, сделал все возможное — ну или почти все — и теперь стал часто слышать призывный звук походных труб и колокольный звон, чувствовать попутный ветер. Нам же остается лишь распахнуть дверь, замок которой открывается любым ключом.

Итак, год 1587-й, середина лета. В Стратфорд прибыла театральная труппа «слуг ее величества королевы»; каждый актер приехал верхом на собственной лошади. Лето в тот год выдалось знойное и засушливое, было жарко, как в пустыне. Так с чем же они приехали, эти смеющиеся люди, которые хвастались в трактире своей близостью к королевскому двору и запросто упоминали в разговоре имена Тилни и самого Уолсингема? Больше всего на свете жителям Стратфорда нужен был дождь, но актеры его с собой не привезли. А раз Бог за грехи человеческие однажды уже устроил на земле потоп, то, возможно, на этот, раз Он просто решил спалить людей заживо? Грех, грех, грех… Во всяком случае, так было сказано на последней воскресной проповеди. Кого нужно было считать самым большим грешником? Среди актеров был человек с невыразительным лицом, расплющенным носом и к тому же косоглазый, в одежде из домотканой материи, в колпаке с помпонами, в невысоких сапожках, по-деревенски подвязанных у щиколотки, с кожаным кисетом на поясе. Он расхаживал по городу, наигрывая незатейливые мелодии на визгливой дудочке и стуча в барабан. За ним по пятам ходил парнишка, его подручный, с деревянной табличкой в руках, на которой красовалась надпись «Семь смертных грехов».

Знающие люди говорили, что это был Дик Тарлтон. Что, вы никогда не слышали о Дике Тарлтоне? А мальчишку, что ходил за ним, звали не то Темп, не то Камп, а может быть, и Кемп; к ногам, пониже колена, у него были привязаны бубенчики, которые звенели при каждом шаге. Когда-то шут Тарлтон был близок к ее величеству, но затем (и об этом нельзя было говорить вслух) впал в немилость, дерзнув в высочайшем присутствии сказать какую-то гадость в адрес сэра Уолтера Рали и графа Лестера. Глаза Тарлтона теперь смотрели невесело, но он был так же остер на язык, как и в прежние времена.

Эй, слушайте все! Эй, вы, погрязшие в грехах, милости просим на праздник порока! Там будет что посмотреть, приходите, не пожалеете. Каждому воздается мерой за меру, а кому будет мало — получай больше. Добро пожаловать на представление — славное веселье! Под занавес будет исполнена джига. Таких шуток вы не услышите больше нигде! И это будет завтра, знайте, вы, бесстыжие ублюдки, тупорылые болваны, ленивые вонючки…

Актеры устроили веселое представление на фоне душного стратфордского заката, символизирующего страшный гнев Всевышнего.