И здесь альтернативная история – классическое порождение постмодернизма, отрицающего любую правоту как таковую к утверждающего равноправие всех точек зрения – становится могучим оружием… да, растления, если хотите. Потому что если все зыбко и ничто не точно, если Кутузова не было и Багратион был китаец,- под большим вопросом оказываются национальные святыни и национальные же ценности; и не за что умирать или просто жить; а любой факт реальности может быть интерпретирован как пиар. Боевики прорвались на российскую территорию? Брехня, это ФСБ пиарит новую победоносную войну и ищет предлога! В Москве взрываются дома? Это наши же, свои же! Надо поднимать Родину из руин? Да какая Родина, если вся ее история – цепочка умолчаний, извращений истины и кровавых преступлений против человечности!

Вот и получается, что в конечном счете альтернативная история – игра на понижение. Ибо в множественной, зыбкой реальности не может быть ни правых, ни виноватых (вот почему, кстати, АИ с особенным наслаждением накидывается именно на святыни, на «священных коров»: вы говорите – герой? да он был мерзавец!). Протестовать против АИ решаются пока только церковники: их оскорбила альтернативная версия страстей Христовых, изложенная Казанцакисом и экранизированная Скорсезе. Да и кто его знает, как там было на самом деле? И как вы смеете претендовать на истину? Да вы тоталитарий! Бойтесь единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо» – помните этот гимн диссидентов? Так вот, сегодня бойтесь единственно только того, кто скажет «Я знаю, как было»!

Дело даже не в том, что АИ легитимизирует псевдонаучные, лжеисторические подходы к действительности. Дело в том, что АИ отменяет реальность. В девяностые годы роман Бориса Штерна «Эфиоп» – «подлинная» биография Пушкина, с массой прелестных хохм – читался замечательно. И я не собираюсь укорять покойного писателя в покушении на святыни: Штерн любил и знал Пушкина как мало кто. Однако мы живем во времена, когда реальная биография Пушкина извращается по полной программе – взять хоть выдержанный в жанре АИ, отвратительно квазинаучный труд «Медовый месяц императора». С точки зрения АИ, высокие мотивы и героические побуждения недостоверны: Зоя Космодемьянская была сумасшедшая, а Александр Матросов просто поскользнулся… Демифологизация оборачивается мифологизацией куда более страшной – все с тем же пресловутым снижением. Хоть бы раз кто-то изложил БОЛЕЕ героическую версию событий – так нет же, все развенчивают историю!

У расцвета АИ во второй половине девяностых – во времена повальной деградации решительно всего, и не только в России,- есть и еще две крайне безрадостные причины, которые, впрочем, отчасти этот жанр оправдывают. Поскольку он давал хоть какую-то иллюзию выхода. Во-первых, перечитывая сегодня лучшую фантастику шестидесятых, поражаешься прежде всего азарту миротворчества – в лучшем, разумеется, смысле слова: не пацифистском, а созидательном.