— В июне прошлого года одна пациентка вышла из комы «Глазго-4», как вы, но с полной потерей памяти. На все мои вопросы она отвечала одно: «Дырявая кроссовка на карнизе». И показывала на потолок. Она так долго это повторяла, что в конце концов я попросил проверить. И действительно двумя этажами выше обнаружили соответствующую описанию кроссовку, причем лежала она так, что ее нельзя было увидеть ни из окон больницы, ни с земли, ни с крыши, а только забравшись на приставную лестницу с фасада. Или пролетая над улицей…

Я забываю дышать. Как будто с каждой его фразой с моей груди снимают тяжесть. Волна легкости скользит по затылку вниз.

— Когда вам показалось, что вы расстаетесь со своим телом, в каком эмоциональном состоянии вы были?

Я закрываю глаза, припоминая тогдашние ощущения.

— Страшно мне не было. Помню удивление и одновременно чувство, будто так и надо. Но, кажется, все произошло так быстро…

— О чем вы думали?

— О Лиз. Я хотел дать ей знать о том, что со мной случилось.

— Вы имеете в виду аварию или смерть?

— Аварию. Мертвым я себя ни в какой момент не чувствовал.

— Вы видели себя рядом с ней?

— Кажется, да. Потом был туннель, яркий свет и мой отец, он сказал мне…

— Оставьте туннель. Меня интересует Лиз. Вы были дома, в вашей комнате?

— Не знаю. Когда я пытаюсь вспомнить, где это было, мне почему-то видится другая картина. Мы с ней на улице, на Манхэттене, стоим, обнявшись, и целуемся. Я вижу нас сверху, как будто лечу…

— Вот как? Вы видите ваше тело живым в какой-то момент прошлого…

— Возможно. Но я не помню, чтобы мы с Лиз целовались в этом месте.

— Где это?

— На углу 42-й улицы и Шестой авеню, под экраном, показывающим сумму государственного долга на сегодняшний день и его долю, приходящуюся на каждую американскую семью…

— И какова же она?

— Шестьдесят шесть тысяч двести девять долларов, — машинально отвечаю я.

— У вас и правда потрясающая память.

Я открываю глаза.

— Только на такие бесполезные подробности. Но этого поцелуя наяву я не помню.

— Это символическая картина.

— Она мне все время снится.

— А цифра не меняется?

— Никогда. И угол зрения один и тот же.

— То есть повторяющийся сон всегда идентичен.

— Нет. Сейчас, когда я уснул… Мне снилась та же сцена, только Лиз отстранилась, и я увидел свое лицо. Это было чужое лицо, это был не я.

— Логично: ваш сон воспроизводит ситуацию, которую вы переживаете в настоящий момент.

— Но это был и не самозванец! Я не знаю, никогда не видел этого человека…

Доктор вздыхает, откидывается назад, закидывает ногу за ногу.

— Мне все-таки кажется, что суть вашей проблемы — ревность.

— Да я никогда в жизни не ревновал! До аварии мне даже в голову не приходило, что у Лиз мог быть кто-то другой. И для меня это вовсе не было бы трагедией, наоборот!

Он жестом просит не перебивать его.

— Вы пребываете в глубокой коме. Кора головного мозга испускает биотоки независимо от внешних факторов. Это ясно? Ваше отдельно существующее сознание — назовем его вашим «астральным телом» — перемещается в комнату Лиз, и вы застаете ее, допустим, в постели с другим мужчиной. Ситуация совершенно для вас невыносимая, что бы вы ни говорили, — невыносимая до такой степени, что во сне вы подменяете ее картинкой-экраном простого поцелуя с незнакомцем на улице. Но в тот момент в комнате эффект двойного потрясения — ревность и нежелание умирать — таков, что ваше «астральное тело» вселяется в любовника.