Только когда Данил начал сворачиваться, я поняла, как устала. Нечеловечески. Через край. Затекшие от долгого сидения на одном месте мышцы ныли. И мне, наверное, нужно было подумать об ужине, но я просто отключилась, откинувшись спиной на осиновый пень. Ненадолго пришла в себя, когда Данил подхватил меня на руки. Вяло пробормотала что-то протестующее, и даже попыталась встать на ноги. Но Соловьев лишь шикнул на меня, и я сдалась. Прижалась лицом к его шее. Уже колючей и пахнущей чем-то родным, и в тот же миг снова провалилась в сон.

Утром я проснулась одна. Пошевелилась, не сразу сориентировавшись, где я. Потянулась, огляделась по сторонам, сонно моргая, и… замерла. Прямо возле моей головы лежал аккуратный букетик чабреца. Нежные бело-розовые соцветия издавали характерный аромат. Кто бы мог подумать, что Соловьев окажется таким романтиком? Тронутая до легкой тянущей в груди боли, я осторожно провела пальцами по древесным стеблям, погладила крохотные листочки… Опустила голову на спальник, поближе к цветам. Как мне этого не хватало, господи… Вот этих, возможно, для кого-то банальных вещей. Внимания… Как же сильно мне этого не хватало.

И снова на мои глаза набежали слезы. Я зажмурилась, отгоняя их. В то же мгновение полы палатки разошлись.

— Ну, и сколько ты будешь дрыхнуть? Я уже кофе сварил. Вот. Осторожно… Не обожгись.

Я всхлипнула. Данил застыл с протянутой алюминиевой кружкой, полной ароматного черного кофе. Крепкого наверняка. Как его объятья, или внутренний стержень, который в Даниле был прочнее дамасской стали. В Соловьеве все было такое… Крепкое. Надежное. Основательное. Взять хотя бы его старомодную заботу о женщине, необходимости в которой современные мужчины по большей части не видели… Все это кричало, что передо мной тот самый… почти вымерший вид. Мы с подругами его называли «мужик настоящий».

От нахлынувших вдруг эмоций внутри меня все вибрировало и дрожало… Горло перехватило, и я несколько раз сглотнула, чтобы хоть что-то сказать.

— Доброе утро и… спасибо. За цветы.

— Эй, ну, ты чего?

— Да так… Что-то ты растрогал меня, Соловьев. Вот, уже потекла, как прохудившееся корыто.

Я стряхнула со щек влагу и, запрокинув голову к куполу палатки, часто-часто заморгала. Данил осторожно отставил чашку и на коленях забрался внутрь. И снова мы замерли друг напротив друга в тесном, пронизанном оранжевым светом пространстве. Сюрреалистическая выходила картинка…

— Я предпочитаю, чтобы текла по другой причине.

Я отшатнулась и недоверчиво уставилась на Соловьева. Сердце подпрыгнуло и застучало в горле.

— Ты ужасный пошляк, — хохотнула я, скрывая за смехом скручивающее узлом желание.

— Да нет. Я просто предпочитаю называть вещи своими именами.

И без того сырой воздух сгустился до состояния клейстера. Я им не дышала, кажется. Пила… Захлебывалась и давилась.

— Пей кофе и выходи завтракать. Свет сейчас хороший. А я даже как-то привык к твоей помощи.

Серьезно? Завтракать? А ведь я уже было решила, что моим завтраком станет он. Я сдалась своим желаниям в плен, следуя по пути наименьшего сопротивления. Думала, что и Данил не сможет себе отказать. Но, как видно, он гораздо лучше себя контролировал.

— Ясь…

— Ммм?

Было что-то удивительно трогательное в том, как он произносил мое имя.

— Я тоже тебя хочу. Просто… черт, — Данил зарылся рукой в волосы и прикусил изнутри щеку.