Младшего Гулл тоже не захотел. В общем, ночь выдалась кошмарная.

Наутро Утенок отдал Леди брату; вид у него был слегка пристыженный. Но к этому времени Гулл не хотел уже и Леди. Он требовал лишь одного: чтобы мы отвязали лодку и двигались дальше.

– Нечего сказать, приятная дорога к морю! – воскликнул Хэрн. – Чего ему еще надо?

– Я не думаю, что он уйдет в море, – вымолвил Утенок.

– Ой, ну хоть ты не начинай! – скривился Хэрн. – Почему это ты так не думаешь?

– Леди не хочет, чтобы он туда уходил, – пояснил Утенок.

– Когда это она тебе такое сообщила? – язвительно поинтересовался Хэрн.

– Она не говорила. Я просто это знаю. Ну, чувствую.

В результате Хэрн едва ли не все утро насмехался над Утенком и его чувствованиями.

В конце концов Робин наорала на Хэрна, а я – на Утенка. Все мы просто очень устали.

Холмы в какой-то момент по обоим берегам Реки словно расступились, и мы, прежде чем успели сообразить, что к чему, оказались в начале длинного извилистого озера. Говорят, будто обычно оно намного меньше, но тогда из-за половодья озеро заняло всю долину. Мы видели его впереди – издалека оно казалось белым и протянулось от одной горы до другой. Думаю, это уже были настоящие горы. И такие высокие, что на вершинах у них лежали серые облака, а сами они были синие, и серые, и фиолетовые – точь-в-точь такие, как рассказывал дядя Кестрел. Мы еще никогда в жизни не видели столько воды, как в этом озере. В другое время нам наверняка стало бы очень интересно. Но вода, когда ее так много, делается беспокойной. Она была тяжелой, и по ней бежали волны, а за волнами тянулись ленты пены. Дул пронизывающий бриз.

– Ну и ветрюган! – Утенок свернулся калачиком на дне лодки, прижимая к себе свою драгоценную Леди.

Хэрн с отвращением произнес:

– Тут же мили и мили! И как нам, спрашивается, их одолеть?

Я бы, наверное, и сама сказала что-нибудь в этом роде, если бы успела придумать. Нам с Хэрном это озеро показалось чересчур большим. А Гулл подхватился и огляделся по сторонам.

– Почему мы остановились? – спросил он.

Мы вовсе не останавливались, но в озере течение ослабело, и к тому же, кажется, лодка немного сошла со стремнины. По озеру шла рябь, и там, где Река вливалась в озеро, вода была скорее желтой, чем серой.

– Поставим парус, – предложила я.

– Нечего тут мной командовать! – огрызнулся Хэрн. – Утенок, вставай и давай помогай!

– И не подумаю, – бросил тот.

Видите, какие злые мы тогда были? Хэрн шагнул к мачте, но тут Гулл снова подал голос:

– Что ты делаешь? Почему мы не плывем дальше?

– Да плывем мы, плывем, дурак безмозглый! – заорал Хэрн. – Я ставлю парус! А теперь заткнись!

По-моему, Гулл его просто не услышал. Зато услышала Робин.

– Хэрн, ну неужели тебе ни капельки не жалко несчастного Гулла?!

– Жалко! – чуть ослабил тон Хэрн. – Но я не собираюсь притворяться, будто в таком виде он мне нравится. А если ты этим не довольна, сделай как-нибудь, чтобы он помалкивал.

Робин на это ничего не сказала. Мы поставили мачту и парус, а Утенок снизошел до того, что опустил киль. Киль изобрел папа, и это его самая лучшая придумка; с таким приспособлением речная лодка-плоскодонка отлично ходит под парусом. Теперь она накренилась и неслась по серым водам озера. Гулл тихо лежал на дне. Утенок пел. Когда он принимается петь, сразу становится ясно, за что его прозвали Утенком. Хэрн так ему и сказал. Они снова сцепились, но тут до меня дошло, что Робин за все это время не произнесла ни слова.