Бочки я потрогала. Надо же, будто настоящие.

Гладенькие.

Хорошие.

— Да и сродственник Михеев приболел, вот и не заладилась поездка.

— А…

— Настоящий Михей ногу подвернул, а одну Михалину отпускать отказался, как и прочих сродственников своих, которых за дураков держит. Сам бочки повезет, когда отойдет малость.

Я только и нашлась сказать:

— Это удачно вышло.

А дед Михей усмехнулся так кривенько:

— Удача подготовку любит… А Михей — свою внучку, которую единственную толковой считает. Вот и припрятывает для нее когда медяшку, когда две, а когда… приданое собирает, чтоб выдать за хорошего человека…

Я кивнула.

Вот же… не чаяла того, а все одно в чужую жизнь заглянула.

Ехали мы до Полушек, которые аккурат перед столицей раскинулись, мимо дворов постоялых, мимо кабаков и трактиров. Выехали за поля пшеничные и через лесок сосновый, где нас и ждали.

— Это что деется-то? Что деется? — громогласно возмутился дед Михей, поскребываючи лысоватую маковку. — Здоровущие лбы, да без дела маются!

Сказано сие было верно.

Как есть маялись.

Кони расседланы.

Костерок на поляне горит. Над костерком — рогатина, на рогатине — котелок, да из новых, неучтенных, поблескивает неопаленным боком. В котелке булькает ушица, и рыбный сладкий дух по всей поляне расползается.

У меня сразу в животе заурчало.

Над котелком Кирей сидит с длинной ложкой деревянной. За его плечами — Еська с Елисеем, без ложек, зато, надо думать, с советами премудрыми, потому как на веку своем я усвоила, что без премудростей ушицу не сварить, выйдет обыкновенный рыбный суп.

Егор на лапнике прилег, под голову седло сунул, в небо пялится.

Думу думает, и по лицу евонному понятно, что дума сия про судьбу всегойнего мира, не иначе.

Емелька ложечку стругает. И во всем этом пейзаже такая благость, что ажно слеза навернулась. Сидят, родненькие, нас ждут.

— Дядько, — Егор глаз приоткрыл, из дум выползаючи, — ехали б вы, куда ехали.

— Ишь, разговорился! — Дед Михей кобылку-то придержал и с телеги соскочил с нестарческой прытью. — А тут, за между прочим, мое место! Мы тут с внученькой завсегда останавливаемся, когда из городу едем.

— И что? — Егор открыл второй глаз и, узревши перед собой сухонького да лядащего старичка в дрянном одеянии, оные глаза и прикрыл.

— Траву потоптали! — взвизгнул дед Михей, клюку перехватываючи.

— Дед… — Егор поморщился. А то! Голос у деда был пренеприятственный. — Ехал бы ты… говорю…

— А то что?

Кирей от ушицы взгляд поднял.

И усмехнулся.

Узнал?

А если так, то Егору не подскажет, ложку свою переложил из правой руки в левую да помешал варево, на что Елисей с Еськой зашипели в один голос. То ли рано мешал, то ли посолонь, когда наоборот надобно. А может, быстро аль медленно, кто ж их, мужиков, с рыбацкими их секретами поймет?

— Костер жжете! За конями не ходите! Ишь, развалился, простому человеку ни пройти ни проехать…

— Дед, — Егор привстал, — ты бы сумел, а? А то ж не погляжу, что старый…

— А ты и не гляди! — Дед Михей подскочил к Егору и по ногам клюкой перетянул. — Не гляди, что я старый! Небось силенок хватит, чтобы бестолочь этакую жизни поучить…

Этакого оскорбления Егор терпеть не стал. Ох, и взвился он, что кошак, которому под хвост хрену плеснули. И на деда кинулся. Да только того деда-то… оно ж лишь мнится, что соплей перешибить можно.