— Привез. Бросил… Сказал, обустраивайтесь. — Маленка это слово выплюнула и на слезиночку расщедрилась. Я прям залюбовалась этаким скоморошеством, того и гляди сама поверю, что жизнь у них с сестрицей вовсе невыносимая. — А в доме-то грязища…

— Зось…

Егор на меня уставился. А чего я? Я за боярынями ходить не нанималась. Об том и сказала.

— Коль не по нраву, пусть приберутся. — И тоже на него уставилась.

— Они ж не могут сами!

— Отчего? Неужто руками Божиня обидела?

— Видишь? — Маленка поближе к Егору подступила, за рученьку взяла, к плечику притулилась, что вьюнок к стене. — И что нам делать?

Я хмыкнула.

Стоит царевич, столп столпом, только башкой крутит. Ведь разумеет, поганец, что не в его силах меня прибираться заставить, ибо не имеет он надо мною власти, но и боярыням сего сказать, значится, в своем бессилии расписаться. А ему ж охота покрасоваться.

Защитником побыть.

Ага…

— Сперва пылюку вытрите, — сказала я, простынку поправляючи, — после влажной тряпицей протрите. Окна, коль свету охота, тоже помойте. Столы поскребите, лавки там… После уж пол месть надобно. И помыть… Воду вам Егор принесет, верно?

Тот, дубина стоеросовая, и кивнул. Мол, конечно, принесу… После-то спохватился:

— Зослава!

— Чего? — Я на него гляжу и тоже ресницами хлопаю. Я ж не со зла, я ж советы даю.

За советы людей благодарить надобно, а у него прям-таки желваки ходят. Надобно чего-то сказать, а чего — он не ведает.

— Теперь ты видишь? — Зато Маленка за словесями в карман не лезла. — Она совсем страх потеряла… и совесть. Глумится над нами, над сестрицей моей, а той и без этой девки невыносимо… Она же… она…

И вновь зарыдала.

— Что за вода на ровном месте? — Откуда взялась Марьяна Ивановна, я не увидела. И не только я, потому как подскочили девки и Егор за шабельку схватился. — Скор ты, царевич… Аккуратней, а то порежешься еще. Лечи тебя потом.

Стоит старушка в летнике зеленом. Волосы седые платочком прикрыла, да хитро, концы платка надо лбом вывела, узелком завязала, а в узелок тот перо вставила птицы заморской, павлина сиречь.

На плечах шалька.

В руках спицы.

И те спицы скоренько так мелькают, накидывают петельку за петелькой, меняя лицевые с изнанкой. Ох и любопытственно мне стало, что за узор такой она сотворит, поглядеть бы на него хоть глазочком.

— Так о чем рыдаете, боярыньки? — молвила Марьяна Ивановна, впрочем, безо всякоего почтения. — И ты, Зославушка, сказывай, что в виде этаком непотребном по деревне разгуливаешь, мужиков в смущение вводишь…

Вот тут-то и я, и Егор про простыночку мою вспомнили да разом зарделись.

— Имущество, опять же, портишь. — Марьяна Ивановна спицей в прут мой, колесом гнутый, ткнула. — Кто ж тебя, сердечную, довел до страстей этаких?

— Они и довели…

— Врет! — поспешила откреститься Маленка.

— Они меня в парной заперли. — Я не стала выдумывать, не горазда я на фантазии. — Вот и осерчала немного.

— Хорошо, что немного, — закивала Марьяна Ивановна и на девок взгляд перевела. — Значит, в парной…

— Это не мы! — ожила Любляна, за сестрицу хватаясь. — Мы там и минутки не пробыли. Она… она…

— А вы иль не вы, это легко проверить. Сейчас кликнем Архипушку, чай, не откажется дознание провести, кто там чего творил.