Я села на оранжевую коробку и окинула взглядом мой дом. Его требовалось покрасить, отскрести от пыли, начистить до блеска и обновить; но в целом, к моему облегчению, всё оказалось не так уж плохо. Хоть я и решила поначалу, что дом простоял в том тёмном углу бог знает сколько времени, но теперь видела, что это едва ли похоже на правду. Я размышляла о леди, которой понадобилось от него избавиться. Ей, несмотря на это, вполне удавалось содержать его в чистоте. Как она это делала? Как забиралась внутрь? Об этом я решила посоветоваться с мамой. Я настроилась стать достойным домовладельцем, хотя, как чаще всего и бывает в таких случаях, совершенно не располагала для этого средствами. У нас просто не было денег, чтобы перезолотить стены Длинной гостиной. Зато я могла вдохнуть жизнь в девятерых кукол, поникших от скуки и запустения…

Тут я кое-что вспомнила. Что случилось с куклой, которая свесилась из окна? Я решила, что она, должно быть, выпала по дороге, и почувствовала себя убийцей. Однако все окна оказались закрыты. От встряски рама легко могла захлопнуться, но куда вероятнее было, что бедняжка лежит на полу своей спальни. Я вновь обошла вокруг дома, от комнаты к комнате, на этот раз на цыпочках, однако пространство под тёмными окнами никак не удавалось разглядеть. Небо не просто нахмурилось, но почти потемнело от тяжёлых облаков. Я отперла дверь гостевой и, спустившись в задумчивости, стала ждать, когда мама вернётся к чаю.

Ферма Уормвуд — так отец прозвал мой дом, всё ещё держа в уме пенологические ассоциации. (После того, как он попал под машину, я впервые задумалась, что для этого, возможно, имелась своя причина — как и для его неспособности найти достойную работу). По моему поручению мама аккуратнейшим образом осмотрела дом, но так и не придумала, как попасть внутрь или хотя бы продвинуться дальше вестибюля, двери которого всё ещё были распахнуты. Похоже, не стоило и надеяться на то, чтобы поднять стену, снять крышу или открыть хотя бы одно из окон — включая, как это ни странно, и окна второго этажа.

— Не думаю, что он предназначен для детей, Liebchen, — сказала мама, улыбаясь своей нежной улыбкой. — Нам придётся спросить совета в музее Виктории и Альберта.

— Конечно, не предназначен, — ответила я. — Потому он мне и понравился. Я буду принимать гостей, как Прекрасная Отеро.

На следующее утро, когда мама ушла на работу, отец поднялся наверх и принялся толкать и ворочать мой дом своими неумелыми руками.

— Сейчас принесу долото, — сказал он. — Подцепим его с углов, снимем стены, а потом я схожу в «Вулворт» и куплю шурупы и петли. Думаю, у них что-нибудь найдётся.

За это я ударила отца кулаком в грудь. Он схватил меня за запястья, и я закричала, что он пальцем не дотронется до моего прекрасного дома, что он обязательно всё испортит, что силой ещё никто ничего и никогда не добивался. Я знала отца: когда ему взбредало в голову взяться за инструменты, спасти имущество мог лишь скандал, грозящий перерасти в нескончаемый плач, если только он не откажется от своей затеи.

Пока я кричала и буянила, из нижней комнаты, отвлекшись от своих книг, появился Константин.

— Так невозможно, сеструля, — сказал он. — Как я запомню всю эту тридцатилетнюю войну, если ты до сих пор не научилась держать под контролем свои истерики?

Константину, хотя он и был на два года младше меня, всё-таки следовало знать, что я уже не в том возрасте, когда кричат без всякой цели.

— Ты дождёшься, что он заберёт в переплёт все твои книги, подхалим, — завопила я на него.