|
Выбор был очень не велик: скамья была слишком тяжеловесна, кувшин слишком хрупким, жестяной ночник также не выдержал бы долго, да и издавал бы предательский металлический звук. Оставался опять-таки один только веник, из которого Иван Петрович и выдернул для своей цели самый толстый прут. Очистив его от листьев и сучков, он обуглил его еще с толстого конца на огне ночника, чтобы придать ему большую твердость. «Молоток» вышел на славу: не ударяя слишком гулко, он в то же время благодаря угольной оболочке уже не ломался и мог служить хоть годы.
«Ты, сударь, чем стучишь-то?» — спросил Лукашка, тотчас расслышавший новый звук. «Прутом от веника, — отвечал Иван Петрович. — Пальцев жаль. И тебе бы сделать то же». «Рад бы, да к стене прикован. А ты, барин, разве на свободе?» «В четырех стенах — да». «Верно, слово дворянское дал не бежать?» «Дал». «И сдержишь?» «А то как же?» «Эх, сударь!» «Ты, братец, плебей, так и не смыслишь». «Не смыслю, правда твоя. Сам-то я при первой оказии стречка дам». «Да ведь ты же на цепи?» «Подпилю». «Чем?» «А гвоздем: из госпиталя унес». «Ну, гвоздем не подпилишь». «Трудненько, тем паче, что ржавый; да гвоздь-то не простой, чудодейственный: из мертвых меня воскресил: так и тут авось службу сослужит». «Как так воскресил?» «А так. Лежал я на больничной койке бок о бок с чухной-солдатом. Разговорились мы с ним…» «Это по-каковски?» «По-ихнему». «По-чухонски?» «Да». «Где же ты их тарабарщине обучился?» «А там же на койке. В шесть-то недель, коли ты не совсем дубина, хоть обезьяний язык переймешь». «Тебя-то, точно, мозгами Господь не обидел. Ну, и что же, разговорились?» «Разговорились, подружились. Пил же он заместо лекарства самодельную настойку — воду невскую, на гвоздях настоянную: много в телесной хворости помогает». «И он же одолжил тебе один гвоздь?» «Один одолжил, а другой про всякий случай я сам взял и припрятал. Тебе-то, батюшка-барин, как живется-можется?» «Сибаритствую». «Не на сухоядении?» «Нет, дают к хлебу и кринку парного молока, но секретно от коменданта». «Кто ж эта женерозная душа? Майор фон Конов?» …«Сказать аль нет? — подумал про себя Иван Петрович. — Нет, материя слишком деликатная, на что ему знать!» «Должно быть, фон Конов, — простучал он в ответ. — Окроме телесных авантажей, я пользуюсь еще и духовными: у меня есть евангелие». «Вот как! Православное?» «Нет, немецкое, но содержание-то все одно: жизнь и слова Христовы». «Но как же ты читаешь во тьме кромешной?» «А у меня ночник горит». «Так ты, сударь, подлинно как сыро в масле катаешься! Ну, да всякому свое по рангу: у тебя молочко, а мы сыты крупицей, пьяны водицей, ржавым гвоздем приправленной». «Тебе бы, брат, гвоздем своим в стену стучать: хоть пальцы свои тоже поберег бы». «Это верно-с. Благо, подкладка в халате оборвалась: обвернем гвоздочек в лоскуточек, чтобы не истерся, да и не так слышно было». Приведенный разговор занял у беседующих, с небольшими перерывами, также чуть не целый день. Но времени им не занимать было, и день, по крайней мере, пролетел незаметно. С этих пор Иван Петрович не боялся уже впасть в меланхолию от полного одиночества: было все же с кем мыслями поделиться. |
