— Слушайте, майор, а что у вас везде фотографии голых женщин висят? Это странно!

А я думаю, что страннее было бы, если бы мужики голые висели, но отвечаю, стараясь ясно и четко формулировать фразы.

— Товарищ полковник, командировка восемь-девять месяцев. Женщин в отряде нет, в отпуск не ездим, поэтому дро…им!

— Как!? — глаза полковника вылазят из орбит.

— Ну как? Как? Есть двенадцать способов, — и начинаю загибать пальцы, — кистевой, локтевой, плечевой, обратным хватом, прямым, по-македонски.

— КА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-АК? По-македонски?

— Ну это как стрельба с обоих рук…

Полковник краснеет:

— Да Вы! Да ВЫ! Майо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ор, немедленно со мной в отдел!

Везет меня полковник под ясны очи главного спецназовского Папы, а я не боюсь, что мне будет? Дальше Чечни не пошлют, а майором я уже и так черт знает сколько хожу.

Приезжаем, ломимся к Главному. Главный сидит с нашим батяней-комбатом, попивает кофеек, улыбается.

Полковник подбегает к Спецназовскому Папе:

— Товарищ полковник в отряде спецназ ДРО…АТ!

Папа довольно кивает головой:

— Да-да, я знаю. Я сам им разрешил, комбат вот новый способ рассказал такой интересный. Ну-ка, Толя, расскажи полковнику, а то он не знает…

ПРОЩАЙ, ДЕД

Дело это было на Дальнем Востоке, скажем так, в столице Приморья доблестном городе Владивосток. В одной весьма неплохо обеспеченной семье доживал свой век то ли прадедушка, то ли прапрадедушка. Еще когда он был при памяти он имел весьма сволочной характер, всех доставал нравоучениями и всякими мелкими подлянками. Надо сказать, когда-то он служил комендантом в одном военно-морском порту и жутко ненавидел все, что было не по Уставу.

В общем, весьма сволочной был дедок. Когда он впал в маразм и перестал вообще воспринимать окружающий мир, родственники его чуть ли не вешались, достал всех, в общем, как у Пушкина: «...и думать про себя: Когда же черт возьмет тебя!».

Было в этой семье еще одно недоразумение — два брата близнеца, которых по семейной традиции отдали учится в ТОВВМУ. Курсантами они были аховыми, учились тем, что доставали всякие разные полезные вещи для кафедр и постоянно влетали то с самоходами, то с пьянками, с дедулей они были откровенно на ножах и он им платил своей ненавязчивой маразматической любовью.

В общем, это предыстория, вот сама история.

Как-то близнецов вызывает их начальник курса и молвит, тихо глядя в пол:

— Ребятки, я вас отпускаю в увольнение до следующего понедельника, все, вперед, мальчики, — и протягивает увольняшки.

Близнецы в непонятках, но довольно радостные скачут на своей машинке домой. (Жить во Владике и не иметь какой-нибудь даже завалящей японской машинки, ну, это скажем так — не комильфо).

Дома их встречают родичи, глаза на мокром месте, на головах черные платочки (у женщин, разумеется) но особой грусти в глазах нет.

Папа, откашливаясь, произносит:

— Мальчики, у нас, видите ли, горе, — по пафосному произнесению речи мальчики понимают, что папа уже немного притопил свое горе в водочке. До близнецов доходит…

— Че, дед боты подрезал?! — чуть ли не с радостью восклицают сразу оба, с покиданием дедушки этого несовершенного мира один из них заполучает отдельную комнату, парням по 19 лет, а ютятся в одной.

— Да, дедушка умер! — восклицает ихняя дородная бабуля весом в полтора центнера, которая этому деду то ли дочь, то ли еще кто.

Курсантики начинают понимать почему их отпустили в увольнение.