Керанс улыбнулся.

— Да, Алан, в самую точку. Ладно, раз я, можно сказать, передал Хардмена на ваше попечение, вмешиваться я не желаю. Но все-таки… во что вы там с ним играете — при чем здесь электронагреватель и будильники?

Бодкин сунул граммофонную запись на полку с другими миниатюрными дисками у себя за спиной. Затем перевел взгляд на Керанса и несколько мгновений спокойно, но проницательно за ним наблюдал — точно так же, как он совсем недавно наблюдал за Хардменом. Керанс понял, что их отношения полностью доверяющих друг другу коллег стали теперь куда ближе к отношениям субъекта и наблюдателя. После небольшой паузы Бодкин отвел глаза и сделал вид, что изучает календарные планы работы, отчего Керанс невольно усмехнулся. «Чертов старикан, — сказал он себе. — Водорослями и наутилусами он меня уже достал; дальше он будет проигрывать мне свои записи».

Бодкин встал и указал на три ряда лабораторных столов, заставленных вивариями и сосудами для образцов, над которыми к зонтам вытяжки были прилеплены странички из блокнота.

— Скажите мне, Роберт, если бы вам пришлось просуммировать всю нашу трехлетнюю работу в одном-единственном заключении, как бы вы это сделали?

Керанс поколебался, затем небрежно махнул рукой.

— Ну, особых трудностей это бы не составило. — Тут он увидел, что Бодкин ожидал более серьезного ответа, и собрался с мыслями. — Можно просто сказать, что в ответ на повышение уровней температуры, влажности и радиации флора и фауна планеты снова начинает принимать те же самые формы, которые она принимала в последний раз, когда подобные условия присутствовали, — грубо говоря, формы триасового периода.

— Совершенно верно. — Бодкин принялся расхаживать меж лабораторных столов. — За последние три года, Роберт, мы с вами изучили что-то порядка пяти тысяч представителей животного царства, наблюдали буквально десятки тысяч новых разновидностей флоры. И всякий раз проявлялась одна и та же модель — бесчисленные мутации полностью трансформировали организмы, чтобы приспособить их к выживанию в новой окружающей среде. Везде наблюдался один и тот же лавинообразный откат в прошлое. Причем до такой степени, что немногие сложные организмы, которым удалось зацепиться и не быть снесенными этой лавиной, выглядят отчетливо аномальными. В число этих организмов входит горстка амфибий, птиц — и Человек. Как странно, что мы, аккуратно отслеживая движение вспять столь многих растений и животных, фактически проигнорировали самое важное существо на планете.

Керанс рассмеялся.

— Тут, Алан, я охотно соглашусь. Но что вы предполагаете — что гомо сапиенс готов вот-вот трансформироваться в кроманьонца или яванца, а в конечном итоге в синантропа? По-моему, маловероятно. И не будет ли это ламаркизмом наизнанку?

— Согласен. Я этого и не предполагаю. — Облокотившись об один из лабораторных столов, Бодкин принялся кормить арахисом мартышку в переделанном под клетку вытяжном шкафу. — Хотя очевидно, что спустя две-три сотни миллионов лет после своего появления гомо сапиенс вполне может вымереть и высшей формой жизни на планете станет вот этот наш маленький кузен. Впрочем, полностью обратимый биологический процесс невозможен. — Он вытащил из кармана шелковый носовой платок и махнул им на мартышку. Та боязливо отскочила. — Если мы и впрямь вернемся в джунгли, мы будем готовы к трапезе.

Затем Бодкин подошел к окну и уставился вдаль сквозь защитный экран сетки; нависавшая сверху палуба заслоняла все, кроме яркой полоски интенсивного солнечного света. Погруженная в страшную жару, лагуна лежала недвижно, а пелена пара нависала над водой, будто гигантский призрак.