|
Филиппа знает номер моего личного мобильного телефона. Мне можно звонить в любое время дня и ночи. Я хочу поговорить с вами, кем бы вы ни были и что бы ни толкнуло вас на этот шаг. Если кто‑то знает местонахождение моей дочери, пусть позвонит по телефону, который появится на экране в конце трансляции. Мне необходимо знать, что моя дочь жива и здорова. Дорогие телезрители, прошу вас, постарайтесь запомнить это лицо… – Он взял в руки фотографию, и в зале снова засверкали вспышки. – Мою дочь зовут Филиппа Бальфур, ей всего двадцать. Если вы где‑то ее видели или даже если вам просто кажется, что вы могли ее видеть, – пожалуйста, позвоните!… Спасибо.
Репортеры готовы были начать задавать вопросы, но Дэвид Костелло уже встал со своего места и направился к выходу. В динамиках снова прорезался голос Эллен Уайли: – … сейчас это было бы неуместно. Я хотела поблагодарить всех за поддержку… Но вопросы все‑таки посыпались. Полицейская камера остановилась на Джоне Бальфуре. Он выглядел достаточно спокойно и собранно: его руки неподвижно лежали на столе, а глаза не моргали даже тогда, когда на стене возникала его тень от вспышек репортерских блицев. – Нет, я действительно не могу… – Мистер Костелло! – чуть не хором ревели журналисты. – Позвольте задать вам хотя бы один вопрос!… – Детектив Уайли! – прорезался еще чей‑то голос. – Что вы можете сказать о возможных причинах похищения? – Причины нам пока неизвестны, – растерянно откликнулась Эллен. – Но вы признаете, что это именно похищение? – Я не… Нет, я вовсе не это хотела сказать! Камера показала Джона Бальфура, который пытался ответить еще на чей‑то вопрос. Ряды репортеров смешались; казалось, еще немного, и в зале начнется настоящая потасовка. – А что вы хотели сказать, детектив Уайли?… – Я просто… Я ничего не говорила о… Ее слова заглушил властный голос Джилл Темплер. Репортеры знали ее по прошлым пресс‑конференциям, а она хорошо знала репортеров. – Стив! – прогремела она. – Ты прекрасно знаешь, что мы не имеем права строить предположения. Если ты готов написать заведомую неправду только для того, чтобы продать несколько лишних экземпляров газеты, что ж – вольному воля. Однако я считаю, что это было бы проявлением крайнего неуважения к родным и друзьям Филиппы Бальфур. На все последующие вопросы отвечала исключительно Джилл, которой удалось довольно быстро восстановить спокойствие и порядок. Эллен Уайли на экране больше не появлялась, но Ребус хорошо представлял себе, как она сейчас выглядит. Фигурально выражаясь, она съежилась, усохла, отступила в тень Джилл. Шивон, напротив, оживилась и заерзала на стуле. Потом слово взял Джон Бальфур, пожелавший ответить на два‑три вопроса. Он сделал это спокойно и четко, после чего пресс‑конференция закончилась. – Крутой сукин сын! – С этими словами Прайд поднялся и ушел, чтобы отдать сотрудникам какие‑то распоряжения. Пора было возвращаться к нормальной работе. – Вы не в курсе, сэр, в каком из участков на бойфренда ставят больше всего? – спросил Грант Худ, подходя к Ребусу. – В Торфихене, – ответил тот. – Тогда я бегу туда. – Худ испытующе посмотрел на Ребуса, но, не дождавшись никаких комментариев, добавил: – Что же вы молчите, сэр? У парня ведь это на лице написано! Ребус мысленно вернулся к своему разговору с Костелло. Он хорошо помнил, как после истории о выколотых глазах молодой человек неожиданно наклонился к нему. «Смотрите как следует, инспектор!…» Худ, качая головой, отвернулся. Жалюзи снова подняли, но проглянувшее было солнце скрылось за серыми тучами, затянувшими небо. |
