«Вот они».

Буквально на секунду в мокрой ряби мелькнула скользкая серая спина, металлические пластины тускло мерцали вдоль кромки спинного плавника. Потом еще одна. Всего их было шесть, но на поверхность они всегда всплывали только поодиночке.

Ветер стих.

Лабин стянул с головы шлемофон и посмотрел вокруг невооруженным глазом. Близился полдень, а темно было, как при солнечном затмении. Над головой бесшумно кипело небо, медленно и угрожающе клубясь.

Отдаленный громыхающий рев каскадом пронесся по городу: это с грохотом захлопнулись противоураганные ставни в тысяче евклидовых каньонов, словно сами здания аплодировали подъему давно запоздавшего занавеса. Одинокая и совершенная капля размером с ноготь боль­шого пальца расплющилась об асфальт у ног Лабина.

Он повернулся и вошел в командный пункт.

Практически все пространство единственного поме­щения занял еще один интерактивный пульт, ожившая галлюцинация. Лабин изучил шахматную доску: от береговой линии тянулись два рукава безопасности, уходя на северо-запад от Гранд-авеню и на юго-запад от автомагистрали Эйзенхауэра. Они создавали трубу, которая должна была направить Кларк туда, куда она не хотела.

В двух с половиной километрах от мола свора «оводов» и экзоскелов выстроилась ровной линией с севера на юг, запечатывая эстакады и туннели.

Установленные рубежи отрезали от остального мира семь с половиной квадратных километров. Транспорт на поверхности двигался изнутри и снаружи зоны, но не через нее; сеть рапитрана вырубили полностью по всей ширине участка. Информационные потоки заняли чуть больше времени...

«...да тут, похоже, очередной карантин выставили, чтоб их, в общем, посидеть мы не сможем. Алло? Алло? Вашу мать...»

...но в конце концов даже электроны проявили уважение к новым границам. Цель, собственно, была известна именно тем, что получала помощь из сети.

Но просто вырезать параллелограмм из мира было недостаточно. Кларк по-прежнему передвигалась там, среди сотни тысяч овец. На какое-то время Лабин спустил Бертона с поводка.

В углу центра светловолосая перуанка проверяла возможности пульта телеметрии. Кен подошел к ней, пока Бертон упивался вновь обретенной властью:

— Кинсман, как они там поживают?

— Жалуются на шум. И они ненавидят операции в пресной воде. Чувствуют себя слишком тяжелыми.

Ее рабочее место напоминало матрицу, составленную из сигналов с камер, установленных на передней кромке спинного плавника каждого дельфина. Нижний край каждого окна закрывал серый полумесяц — там застилали вид лобные линзы животных. На фоне скользили рядом друг с другом в зеленой тьме призрачные формы.

Бесконечное движение. Эти чудовища не спали по-на­стоящему: иногда отключалось одно полушарие головно­го мозга, иногда — другое, но, чтобы оба одновременно провалились в бессознательное состояние, такого не бывало никогда. Переделанные из диких афалин всего четыре поколения назад, они несли в плавниках и ластах имплантаты, которые заставляли по-новому взглянуть на понятие «режущей кромки», а способности дельфинов к эхолокации, отполированные за шестьдесят миллионов лет, отличались такой изысканностью, что «железо» с ними не сравнялось до сих пор. Человечество годами пыталось привлечь китообразных к делу. Большие и тупые пилотируемые киты, всегда готовые услужить. Косатки, слишком большие для тайных операций и склонные к психозу при действиях в ограниченном пространстве. Белобочки, большелобики и все эти чопорные слабаки из тропических океанов. Но афалины подошли лучше всех, они всегда такими были. Дельфины рода Tursiops отличались не просто умом, а еще и коварством.

Если Кларк зайдет так далеко, их она не заметит никогда.

— Что там насчет шума?

— На промышленных береговых линиях громко даже при нормальных условиях, — сказала Кинсман.