— Твоя инфекция, — проскрипел Кен. — Как она действует?

— Она освобождает рабов.

Элис несла чушь. Но хоть из его головы вылезла.

— Как? — настаивал он.

— Переводит Трип в инертную форму, которая связывается с рецепторами Минского. Действует только на тех, кто на Трипе.

— Как насчет побочных эффектов? — уточнил Лабин.

— Побочных эффектов?

— Естественного чувства вины, например.

Дежарден застонал:

— О, черт. Ну конечно, конечно!

— Что происходит? — спросила Кларк. — О чем вы говорите?

Лабин едва не рассмеялся в голос. Обычная, заурядная вина. Старая добрая совесть. Как ей теперь действовать, когда ее рецепторные участки заглушили? Джовелланос и ее приятели так сильно увлеклись синтетикой, что совсем забыли про химические вещества, обитавшие в теле испокон веков.

Да нет, отнюдь не забыли и прекрасно понимали, что делают. В этом Лабин был уверен.

«Да здравствует Патруль Энтропии. Сила, способная закрывать города и страны, способная спасти миллион жизней тут, убить миллион там, способная удерживать целый мир на плаву или же порвать его в клочья за одну ночь...»

Он обернулся к Кларк:

— Твой фан-клуб сбросил оковы угнетения. Они теперь не рабы. Они освободились от Трипа Вины, от совести в любых ее проявлениях.

Он воздел руку в темноте, произнес горький тост:

— Мои поздравления, доктор Джовелланос. Всего несколько тысяч человек держат руки на кнопках, способных парализовать весь мир, и теперь ты превратила этих людей в клинических социопатов.

— Поверь, — парировала Элис. — Ты едва ли заметишь разницу.

Дежарден, однако, заметил:

— Твою же мать. Меня бы здесь даже не было. В смысле я просто собрался и ушел. Я послал все к чертям, мне было наплевать, что весь мир трещит по швам, я прибежал сюда... ради одного человека. Потому что захотел этого.

— Мы, психи, тем и известны, что плохо себя контро­лируем, — отозвалась Кларк, подходя к Ахиллу. — Кен, как развязать эти путы?

Лабин сердито уставился ей в спину. «Она что, ни­чего не поняла?»

— Да ладно тебе, Кен. Ситуация под контролем. Пока что никто из нас никуда не пойдет, а все правила, по которым мы прежде играли, вылетели в трубу, по-моему. Может, для разнообразия нам теперь поработать сообща?

Лабин колебался. Ее слова не пробудили в нем даже намека на тревогу. Никакого стремления действовать, никакой бесплотный дух не овладел его двигательными нервами. В порядке эксперимента Кен вошел в гостиную и деполяризировал путы. Те скользнули на пол передер­жанными в воде спагетти.

Для ровного счета он вытащил из кармана осветительную палочку и стукнул ею по стулу: выпотрошенную комнату озарило сияние. У Дежардена резко сократились зрачки, он заморгал и осторожно потрогал синяк на скуле.

— А вообще, совесть переоценивают, — разлился по комнате голос Джовелланос.

— Угомонись, Элис, — сказал Дежарден, растирая запястья.

— Я серьезно. Подумай: у некоторых ее нет, и они всегда используют тех, у кого она есть. В основе своей совесть иррациональна.

— Какая же ты дрянь.

— Социопатия не делает тебя убийцей. Но если сложится подходящая ситуация, ты сможешь им стать, и никто тебя не удержит. Эй, Кайфолом, думай об этом как о своего рода освобождении.

Тот лишь фыркнул.

— Да ладно тебе, Кайф. Я права. Ты ведь знаешь, что я могу быть права, и это никак нельзя сбрасывать со счетов.

— Я знаю одно: вся надежда сейчас на то, что до конца света меня просто уволят.