И через пять лет Гитлер покончил с собой в душном подземелье новой имперской канцелярии, Йодль и Кейтель были повешены по приговору Международного Военного Трибунала во дворе старинной нюрнбергской тюрьмы вместе со своими сообщниками, повешены в том самом древнем баварском городе, где фашистская «партия» так торжественно проводила свои съезды, принимала свои людоедские, «законы» и утверждала свои безумные планы «мирового господства».
Голубоватые кольца сигарного дыма плавали в купе международного вагона, в котором Шулленбург и Вейцель ехали в Берлин. Две допитые бутылки зеленоватого рейнвейна — любимая марка господина Шулленбурга — позвякивали на столике при каждом толчке поезда, стремительно мчавшегося на запад. Сидя друг против друга в этом уютном купе, сверкающем красным полированным деревом и бронзовой арматурой, размякнув от движения, выпитого вина и сигарного дыма, — посол и военный атташе без обычного недружелюбия поглядывали друг на друга. Впрочем, их примиряло не столько общее путешествие в одном купе, сколько томительная неизвестность цели этого путешествия и его возможных результатов. Общая тревога сближала их.
Кроме того, каждый из них считал полезным на всякий случай подчеркнуть свое расположение к другому. Вейцель делал это, чтобы Шулленбург не очень играл в Берлине на несчастье с Крашке; Шулленбург пытался задобрить Вейцеля, чтобы тот не очень распространялся «в своей конторе» относительно позиции посла в вопросе о германо-советских отношениях.
За окнами вагона шумел май. Дымились свежеудобренные пашни, кое-где гудели на полях, как огромные пчелы, тракторы, первая, еще робкая зелень была удивительно нежна. Маленькие будки дорожных мастеров и стрелочников, кирпичные здания полустанков и полосатые шлагбаумы железнодорожных переездов мелькали, как на экране. Стук колес и свист ветра сливались в ту особую, свойственную только железной дороге симфонию, которая в одно и то же время и успокаивала, и погружала в дрему, и вызывала смутные мысли о том, что же поджидает тебя впереди.
— Удивительная страна, — осторожно начал Шулленбург, указывая на скользящий за окном вагона пейзаж, — бескрайние просторы, неисчерпаемые богатства земных недр и самый фанатичный в сегодняшнем мире народ. Следует признать, мой дорогой полковник, что в Берлине имеют весьма приблизительное представление о Советской России и ее возможностях…
— Какие возможности вы имеете в виду, уважаемый господин фон Шулленбург? — спросил Вейцель.
— Прежде всего их промышленный и военный потенциал, — ответил Шулленбург.
— Я не высокого мнения о советских вооруженных силах, — чуть быстрее, чем следовало, возразил Вейцель, сразу вспомнив свой доклад о киевских маневрах. — Что же касается их промышленного потенциала, то серия хорошо подготовленных налетов бомбардировочной авиации может без особого труда его ликвидировать.
Фон Шулленбург задумался.
— Ах, господин полковник, — произнес он после значительной паузы, — от этих русских всегда можно ожидать всяких неожиданностей. Нам, представителям цивилизованной страны, даже трудно представить себе все, на что способны эти азиаты… И, с этой точки зрения, нельзя не вспомнить Бисмарка, который, как вам известно, решительно рекомендовал Германии никогда не воевать с Россией.
— Стоит ли вспоминать о Бисмарке, когда, к счастью Германии, есть Адольф Гитлер! — торжественно произнес Вейцель, глядя прямо в глаза Шулленбургу и с удовольствием заметив, что тот несколько растерялся.
— О да! — поспешил ответить Шулленбург. — Гений нашего фюрера поистине счастье для Германии. То, что удалось фюреру за последние годы, еще сотни лет будет удивлять историков…
И, произнеся эту тираду, господин фон Шулленбург окончательно решил не говорить больше с Вейцелем на эти темы. |